интеллекта или разума человек способен фактически возвыситься над своим психическим состоянием и переместиться в состояние надпсихическое и рациональное. Даже сегодня сомнения по поводу того, не следует ли признавать в конечном счете суждения человеческого разума симптомами определенных психических состояний, остаются одним из немногих предметов для спора[231]. Этот вопрос в целом видится крайне уместным, однако он чреват столь далеко идущими революционными последствиями, что вполне объяснимо, почему и в прошлом, и сегодня старались и стараются его игнорировать. Мы по-прежнему далеки от ницшевского понимания философии, а также и теологии, как ancilla psychologiae[232], ведь и сами психологи не готовы воспринимать, хотя бы частично, собственные утверждения как субъективно обусловленное признание. Можно сказать, что индивидуумы равны лишь в той мере, в какой они остаются преимущественно бессознательными, то есть не осознают своих подлинных различий. Чем бессознательнее человек, тем больше он будет стремиться к соответствию общему канону психического поведения. Зато чем лучше он осознает свою индивидуальность, тем заметнее становится его отличие от других и тем меньше он будет отвечать общепринятым ожиданиям. Да и его реакции становятся гораздо менее предсказуемыми. Это объясняется тем фактом, что индивидуальное сознание всегда сильно дифференцированно и всегда шире сознания общего. Но чем шире оно становится, тем больше различий подмечает и тем усерднее избавляется от коллективных правил, так как эмпирическая свобода воли растет пропорционально расширению рамок сознания.

[345] По мере развития индивидуальной дифференциации сознания объективная ценность суждений уменьшается, зато возрастает их субъективность, по крайней мере в глазах окружающих. Чтобы та или иная точка зрения обрела ценность, она должна получить как можно больше сторонников, причем независимо от доводов, приводимых в ее обоснование. «Истинное» и «ценное» – эти определения характеризуют убеждения большинства, ведь они подтверждают всеобщее равенство. Но дифференцированное сознание отказывается признавать само собой разумеющимся тот факт, что его собственные суждения сходны с суждениями остальных, и наоборот. Логично поэтому, что в семнадцатом столетии, в эпоху, чрезвычайно важную для развития науки, рядом с философией начала свое становление психология, и первым заговорил об «эмпирической», или «экспериментальной», Христиан фон Вольф (1679–1754)[233]: тем самым была обозначена потребность в поиске новых оснований психологии. Следовало отринуть философское, рациональное определение истины, потому что становилось все очевиднее, что никакая философия не обладает достаточной общей ценностью для того, чтобы достоверно отображать все разнообразие индивидуальных субъектов. А поскольку применительно к принципам философии имелось бесконечное множество различных субъективных суждений, чья ценность, в свою очередь, утверждалась лишь субъективно, то вполне закономерно возникла необходимость отказаться от философских аргументов и заменить их эмпирическими. Далее психология стала превращаться в естественную науку.

[346] Впрочем, некоторое время философия так или иначе сохраняла свое влияние на обширное поле «рациональной», или «спекулятивной» психологии; только по прошествии столетий последняя сумела постепенно развиться в естественную науку. Этот процесс преобразования не завершился до сих пор. Психология как предмет все еще изучается на философских факультетах в большинстве университетов, ее преподают профессиональные философы, тогда как «медицинской» психологии приходится искать пристанище на медицинских факультетах. Поэтому формально ситуация во многом напоминает средневековую, ибо даже естественные науки допускаются только в качестве «философии второго порядка», под маской натурфилософии[234]. Хотя ясно, что как минимум два столетия философия опиралась, прежде всего, на психологические основания, но делалось все возможное, чтобы скрыть самостоятельность эмпирических наук, пусть стало очевидным, что факты, наподобие вращения Земли или существования спутников Юпитера, уже невозможно замалчивать. Среди всех естественных наук психология в наименьшей степени была способна отвоевать свою независимость.

[347] Мне представляется, что эта «отсталость» психологии крайне показательна. Положение психологии можно сравнить с положением психической функции, которой управляет сознательный разум: признается существование только тех ее составляющих, которые согласуются с преобладающими установками сознания. Все, что не согласуется с этими установками, решительно отвергается, вопреки тому обстоятельству, что имеется множество явлений и симптомов, доказывающих противоположное. Любой, знакомый с этими психическими процессами, знает, к каким уловкам и самообману приходится прибегать, чтобы избавиться от таких неудобств. Ровно то же самое происходит с эмпирической психологией: как дисциплина, подчиненная общей философской психологии, экспериментальная психология считается уступкой эмпиризму естественных наук, но изобилует при этом сугубо философской терминологией. Что касается патопсихологии, она остается в ведении медицинских факультетов как любопытный «придаток» психиатрии. «Медицинская» психология, как и следовало ожидать, получает мало признания в университетах (если вообще получает)[235].

[348] Может показаться, что я высказываюсь по этому поводу чересчур сурово, но моя цель состоит в том, чтобы прояснить положение психологии на рубеже девятнадцатого и двадцатого столетий. Точка зрения Вундта вполне отражает тогдашнюю ситуацию, причем эта точка зрения примечательна тем, что к школе Вундта принадлежит целый ряд выдающихся психологов, задававших тон в науке начала двадцатого столетия. В своем «Очерке психологии» Вундт писал: «Когда мы говорим о каком-либо исчезнувшем из нашего сознания психическом элементе, что он перешел в бессознательное состояние, то при этом мы предполагаем возможность его оживания, то есть вступления его вновь в сочетание с наличными психическими процессами. Кроме этой возможности оживания, мы ничего не знаем об этих элементах, перешедших в бессознательное состояние… их можно рассматривать только как задатки или предрасположение к усвоению будущих составных частей психической жизни… Предположения относительно «бессознательных процессов», протекающих рядом с… сознательными процессами, совершенно бесплодны для психологии. Но несомненно, что эти психические предрасположения сопровождаются физическими явлениями, существование которых отчасти может быть доказано непосредственно, отчасти же должно быть допущено в качестве необходимого вывода из многих наблюдений»[236].

[349] Представитель школы Вундта придерживается мнения, будто психическое состояние нельзя трактовать как психическое, пока оно не достигло хотя бы порога осознания. Этот довод предполагает, или скорее утверждает, что лишь сознательное является психическим, следовательно, все психическое является сознательным. Как мы видим, здесь говорится о психическом состоянии, хотя логичнее было бы рассуждать просто о состоянии – психическое оно или нет, еще только предстоит установить. Другой аргумент гласит: простейшее психическое явление есть ощущение, так как его нельзя разбить на более мелкие факты. Значит, то, что предшествует ощущению (или лежит в его основании), является не психическим, а всего-навсего физиологическим. Ergo[237], бессознательного не существует.

[350] И. Ф. Гербарт[238] однажды заметил: «…Хотя состояние, в котором оно [представление]… находится, всегда равняется полной задержке, однако оно может быть более или менее ниже порога, смотря по тому, более или менее не хватает ему напряженности и более или менее надо к нему прибавить, чтобы оно достигло порога»[239]. В такой постановке вопроса высказывание звучит, вне всяких сомнений,