Шрифт:
Закладка:
— Пожалуйста, — шепчу, заклиная, и восторженно выдыхаю — мне открывается ещё один кусочек, следом ещё немного и ещё чуть-чуть.
Рита колеблется, когда я начинаю изучать границу пояса джинс, все время возвращаясь к пуговкам. Ее пальцы мелко дрожат, а для меня уже есть четкое понимание — я шагну так далеко, как она захочет сама. Мой мир, ее мир, их нет. Есть наш. Тот, в котором есть только мы, и я вывезу все, чтобы мой Ангел мог в нем летать. Новое, неизвестное… Хочу. Хочу! Просто разреши мне, просто разреши…
Раньше всё было не так. Раньше я не хрипел, задыхаясь от восторга и медленно отвоевывая у себя самого последний кусочек ткани — срывал, отбрасывая его на пол, и все. Сейчас это кажется таким неправильным. Я стягиваю трусики по миллиметру, целуя, пьянея от самого процесса, от новизны этих накатывающих ощущений. Раньше никогда, а сейчас хочу. Лаванда, смешанная с чем-то пряным — мое приворотное зелье. Рита лишь тихонько вздрагивает, когда мой язык едва касается ее там. Но мне уже мало, я хочу ещё, хочу больше, хочу все. Мой волк довольно урчит, когда она закидывает ногу на спинку дивана, открываясь полностью.
— Моя… Только моя…
Кажется, я оглох. Услышал рваный выдох-стон, едва успел поймать резко дернувшуюся Риту и оглох. Лишь бухающая в грудине канонада все так же шарахает, бьёт по вискам — застыла на мгновение, растянувшееся в вечность, и снова бубух-бубух-бубух… Молотит, разгоняя по венам аромат лаванды. И тишина, в которой есть ещё один звук — дыхание Ангела. Она мелко дрожит у меня в руках, чистая, как первый снег, хрупкая, как крылья бабочки. И можно сжать ладони, смять, сломать ее одним неловким движением, но нет. Тогда она уже никогда не будет прежней. Тогда я снова стану прежним.
— Ш-ш-ш-ш… Мой маленький Ангел… Ш-ш-ш-ш… Только не улетай… Только не улетай от меня…
Я боюсь, что сейчас что-то щелкнет, и небеса с хрустом разверзнутся, чтобы ее забрать. Навсегда. А она открывает глаза, ещё затянутые поволокой, и улыбается:
— Бессовестный… — осторожно трогает мои губы подушечками пальцев и мотает головой, — Бессовестный волк…
Волк. Да, я волк. Я перегрызу глотку любому, кто хотя бы попробует ее тронуть. Вырву сердце и сожру, чтобы никто не смел к ней приближаться и тем более забрать. Это мой Ангел. Мой! Только мой и ничей больше.
— Не рычи, — смеётся она. Запоздало стесняясь, прикрывается, подтягивает к себе толстовку, собираясь в нее закутаться.
— Пожалуйста, не надо, — прошу я, и ее рука возвращается обратно, снова трогает мои губы, а потом медленно скользит вниз на шею.
— Я стесняюсь, Фил.
— Ещё немножко.
И тишина. В которой есть только два звука: ее дыхание и мое бухающее сердце. Даже вечно скрипящий кожей диван затих, словно испугался нарушить эту идиллию. Есть лишь она и я. Два таких разных человека под одним небом. Или мы все же не такие уж и разные? Может, просто я не такой? Или она и правда тот самый ангел, о котором толковал Бутч? Напророчил, сам того не зная, или спецом вколачивал мне под кожу именно ее? "Ночь темнее перед рассветом, говоришь?" Пусть так. Если этим рассветом будет она, то я согласен. Я теперь знаю, что он может быть пряным, пахнуть лавандой и струиться пружинками непослушных волос, в которых так приятно запутываться пальцами. Она идеальна. Без преувеличений. Хихикает, когда мои пальцы опускаются-скользят по рёбрам к бедрам, и перехватывает их внизу, прижимая ладошками и краснея. Ей нравится. Я это слышу в запнувшемся вдохе, вижу по глазам и напрягшимся пуговкам сосков. Нравится. Просто непривычно. Лишь венка на шее пульсирует все сильнее, барабанится под кожей, отзываясь на мой исследовательский интерес. Дышит все чаще, не решаясь пустить меня дальше. А во мне уже воет не на шутку разошедшийся горн, и каждый ее выдох только сильнее раздувает это пожарище. Я тянусь к ней, чтобы снова упиваться нежными губами, осторожно высвобождая руки. Чтобы прижать плотнее, вновь запутаться в волосах и хрипеть от восторга и наслаждения — никакая ткань не скроет, как полыхает мой Ангел.
Глава 27
Собственный клуб всегда решает кучу проблем. Для начала, у тебя есть место, где всегда можно затусить с корешами. И не важно два это человека, три, двадцать или уже сотня — места хватит всем. Плюсуем бар — не нужно бежать за алкашкой в разгар вечерины, а алкашка всегда имеет привычку кончаться именно в разгар. Дальше музло — хрен кто начнет долбиться к тебе в двери за перебор по децибелам в полночь. Это клуб, он стоит отдельно, и соседей здесь нет. Ну и играет то, что нравится тебе. Дальше время. Твой клуб закрывается тогда, когда ты решишь сам. Никто не подойдет и не скажет:”Молодые люди, через двадцать минут мы закрываемся”. Туса может продолжаться хоть до вечера следующего дня или, в особо упоротых случаях, несколько дней. Проходили, знаем. Ну и нюанс, без которого никуда нельзя, — бабки и телочки. В кайфовый клуб всегда ходят прикольные цыпочки, выбирай не хочу. И клуб приносит тебе те самые бабки, на которые ты можешь пускать пыль в глаза тем самым телочкам. Куда же без щепотки пафоса, когда подкатываешь к понравившейся девочке и на вопрос:”Чем ты занимаешься?” вальяжно обводишь рукой свое заведение, медленно потягивая из бокала вискарик. Не нужно ничего говорить, достаточно одного движения, а твой статус в ее глазах моментально взлетает вверх на пару сотен пунктов. Минус ненужная конкуренция в виде смазливых качков. Ты уже серьезный пацанчик при бабках со всеми вытекающими из этого плюшками. Бокал вина? Не вопрос. Легкий щелчок пальцев и на столе возникает бутылка. Как-то так.
От этой мысли всегда улыбало. Поэтому свой личный столик я задумывал как что-то гораздо более статусное, чем те же VIP. Небольшое возвышение — буквально в одну ступеньку, — но его было достаточно, чтобы в головах тех же ВИПов закрепилась правильная мысль: да, вы важные персоны, и да, вы отвалили бабок, чтобы ваш столик обслуживался вне очереди, но всегда будет тот, кто важнее. И им являюсь я и мои гости. В эту же копилку красный бархатный шнур, отгораживающий стол и небольшая табличка “RESERVED” на нем. Полный фарш, море понта, но не сегодня.
Я просто
