Письмо было написано не без дальней цели. Наталья рвалась в столицу, где её ждали балы и успех. Пушкин старался внушить жене, что двор со всем его блеском и роскошью – настоящий нужник. Наименование Того джентльменом звучало как горькая насмешка.

Отставка

Придворный мундир, по мнению Пушкина, неизбежно превращал подданного в холопа: «…я могу быть подданным, даже рабом, – писал он в дневнике, – но холопом или шутом не буду и у царя небесного»568. Как дворянин Пушкин претендовал на равенство во взаимоотношениях с государем. Он не скрывал этого от членов династии. Говоря о старинном дворянстве, он сказал младшему брату Николая Михаилу Павловичу: «Мы такие же родовитые дворяне, как Император и вы…»569

Никто из подданных царя, включая природных князей Рюриковичей, не смел говорить подобные вещи членам царской фамилии. Такие речи сами по себе были фрондёрством.

Положение придворного историографа лишало поэта свободы. Чин камер-юнкера скреплял зависимость от двора.

Сознание зависимости было мучительно для Пушкина. В его голову всё чаще приходила мысль об отставке: «…плюнуть на Петербург, да подать в отставку… Неприятна зависимость; особенно когда лет 20 человек был независим», – писал он жене 18 мая 1834 г.570

Наталья Николаевна поняла слова мужа как упрёк себе. Пушкин поспешил успокоить её: «Никогда не думал я упрекать тебя в своей зависимости. Я должен был на тебе жениться… но я не должен был вступать в службу и, что ещё хуже, опутать себя денежными обязательствами. Зависимость жизни семейственной делает человека более нравственным. Зависимость, которую налагаем на себя из честолюбия или из нужды, унижает нас. Теперь они смотрят на меня как на холопа, с которым можно им поступать как угодно» (8 июня 1834 г.)571.

Поэт понимал, что стоит на пути, гибельном для его дара, и настойчиво искал выход, который позволил бы ему порвать с зависимостью по службе и избавиться от придворных обязанностей.

Мечтания о новой жизни отчётливо звучали в стихах:

Пора, мой друг, пора! покоя сердце просит —

Летят за днями дни, и каждый день уносит

Частичку бытия – а мы с тобой вдвоём

Предполагаем жить – И глядь – как раз умрём.

На свете счастья нет, но есть покой и воля.

Давно завидная мечтается мне доля —

Давно, усталый раб, замыслил я побег

В обитель дальную трудов и чистых нег.

В 1830 г. поэт решил искать счастье на проторённых путях – в семейной жизни. Четыре года спустя он написал «на свете счастья нет». Стихи «Пора, мой друг, пора!» должны были получить концовку. Пушкин набросал план дальнейшей работы: «Юность не имеет нужды в at home, зрелый возраст ужасается своего уединения. Блажен, кто находит подругу – тогда удались он домой. О, скоро ли перенесу я мои пенаты в деревню – поля, сад, крестьяне, книги: труды поэтические – семья, любовь etc. – религия, смерть»572. Последние слова наброска – пророческие: «религия, смерть». Смерть примиряет с Богом, смерть как венец жизни – эта тема начинает громко звучать в творчестве поэта в последние годы.

Последнее мирское пепелище,

Таинственный, приветливый приют,

Поклон тебе, печальное кладбище…

(Черновик. 1834).

Страшен хлад подземна входа,

Вход в него для всех открыт…

(Черновик. 1835).

Сладкой жизни мне не много

Провожать осталось дней…

(1835).

… Но как же любо мне

Осеннею порою, в вечерней тишине,

В деревне посещать кладбище родовое…

(1836).

Нет, весь я не умру…

(1836).

Сама жизнь рождала трагическое сознание. Причиной были не одни беды, преследовавшие поэта после 1834 г., – цензурные притеснения, ссора с царём, бедность, долги. Пушкин обладал потрясающей интуицией и, может быть, предчувствовал близость смерти. Он достиг возраста, который, по понятиям того времени, был порогом старости. Близилась пора, отмеченная духом смирения. Его литературные персонажи заговорили новым языком.

Мой идеал теперь – хозяйка,

Мои желания – покой,

Да щей горшок, да сам большой.

Герой готов довольствоваться совсем немногим. Но он глава семьи и хозяин Дома. Он ведёт достойную и независимую жизнь, а потому может сказать о себе «сам большой».

Житейские размышления героя Пушкин выразил нарочито незамысловатой фразой, заимствованной у Антиоха Кантемира: «Щей горшок, да сам большой, хозяин я дома»573. Крылатые слова «сам большой» в Пушкинское время успели превратиться в поговорку.

О чём он думал? О том,

Что был он беден, что трудом

Он должен был себе доставить

…Я устрою

Себе смиренный уголок

…Кровать, два стула, щей горшок

Да сам большой…

Отставка и переезд в деревню должны были открыть Пушкину путь в деревенские пенаты, путь к независимой жизни.

Наталье Николаевне поэт сообщил о своей отставке задним числом, когда всё было позади: «На днях хандра меня взяла; подал я в отставку»574. За этим шутливым извещением скрывался эпизод, едва не перевернувший жизнь поэта.

25 июня 1834 г. Пушкин вручил Бенкендорфу прошение об отставке. Решение это далось ему с большим трудом. Автограф письма поэта имеет дату – 15 июня. Десять дней письмо лежало в столе у Пушкина, и лишь после этого попало в руки шефа жандармов575.

Текст прошения был предельно кратким: «Поскольку семейные дела требуют моего присутствия то в Москве, то в провинции, я вижу себя вынужденным оставить службу и покорнейше прошу ваше сиятельство исходатайствовать мне соответствующее разрешение»576. Документ не заключал в себе никаких серьёзных аргументов в пользу отставки. Ссылка на Москву и провинцию была неубедительной, поскольку семья Пушкиных жила в Петербурге, и поэт беспрепятственно ездил в старую столицу и в провинцию в течение двух с половиной лет службы. Предположить, что Пушкин рассчитывал на то, что его прошение оставят без внимания, трудно.

15 июня Пушкин составил прошение об отставке и не позднее 19 июня сообщил жене: «Здесь меня теребят и бесят без милости. И мои долги и чужие мне покоя не дают»577.

Одно обстоятельство имело особое значение. С начала июня столица стала готовиться к