Между тем решительная смена обстановки привела к желанному обновлению всего строя мыслей Элеоноры. Впервые за многие годы она полностью отрешилась от прошлой жизни, почти что вернулась к себе прежней, в свою молодость, столь внезапно срезанную ножницами безжалостной судьбы. После той злополучной ночи она каждое утро встречала с чувством непроходящего страха и неизбывного горя. Но сейчас, просыпаясь в своей римской комнатке на четвертом этаже дома номер 36 по улице Бабуино, в окружении непривычных, но приятных для глаза вещей, она в первый миг с радостным изумлением смотрела на них, пытаясь свести концы с концами, а потом предавалась безмятежным воспоминаниям о дне вчерашнем, которые сменялись нетерпеливым предвкушением нового дня. Глубоко внутри у нее дремала унаследованная от отца артистическая натура; все новое, необычное завораживало ее, будь то ничем вроде бы не примечательная группа людей на улице, римский водонос-факкино в плаще на одном плече, молоденькая итальянка, идущая с корзиной на рынок или с кувшином от фонтана, – каждый предмет и персонаж сладко будоражили ее чувства, словно что-то смутно знакомое по рисункам Пинелли[27] и теперь вдруг представшее перед ней наяву. Она забыла о своем унынии, ее нездоровье прошло как по волшебству. Сестры Форбс, лишь по доброте душевной взявшие с собой в путешествие немощного инвалида с навсегда, казалось, потухшим взором, были сторицей вознаграждены зрелищем ее чудесного выздоровления, ее способностью от всего получать удовольствие, ее в чем-то комичными, в чем-то наивными изъявлениями восторга.

Незаметно наступил веселый март (в тот год Великий пост был поздний[28]). На углу Кондотти продавали прелестные букеты фиалок и камелий, но желающие поразить красоток на Корсо более редкостными цветами могли добыть их без труда. С балкона российского посольства (все посольские дворцы в Риме снабжены балконами) каждой хорошенькой девушке, медленно проезжавшей внизу в открытой коляске, бросали милые легкие подарки, хотя по справедливости оценить внешность девицы мешало белое домино и маска из металлической сетки, которую она держала перед лицом, чтобы защитить себя от града увесистых конфетти[29], иначе какой-нибудь метко пущенный лайм мог оставить ее без глаза. Миссис Форбс, как полагается всякой уважающей себя богатой англичанке, арендовала на время праздника собственный балкон. Ее дочери запаслись огромной корзиной букетов, дабы сверху обстреливать ими знакомых в уличной толпе; на столе горкой лежали мокколетти, восковые свечи разной длины и толщины: начинался последний вечер карнавала, и с наступлением темноты каждый должен будет зажечь свечу и постараться как можно дольше не дать другим загасить ее. Празднество было в разгаре, толпа неистовствовала, и только рядами сидевшие вдоль дороги крестьяне-контадини сохраняли величавую неподвижность, словно римские сенаторы (уж не их ли далекие предки?) при встрече с галльскими полчищами Бренна[30]. Маски и белые домино; респектабельные иностранцы и городской сброд; еле-еле ползущие вперед экипажи; ливни цветов, к этому часу уже поникших; шум, крик, толчея – всеобщее дикое перевозбуждение того и гляди прорвется всплесками беспричинной ярости. Девицы Форбс уступили место у окна своей матери и Элеоноре, и те с опасливым изумлением воззрились на безумную, разноцветную, колышущуюся толпу, в которой неожиданно мелькнуло знакомое лицо: джентльмен взглянул наверх и улыбнулся, вероятно узнав их. «Как мне попасть к вам?» – по-английски крикнул он голосом каноника Ливингстона и нырнул под балкон. Прошло несколько минут, прежде чем он предстал перед ними и на него обрушился восторженный шквал приветствий: все были счастливы видеть здесь ист-честерского гостя.

– Когда вы прибыли? Где остановились? Как жаль, что не приехали раньше! Мы совсем отстали от новостей, скорей рассказывайте! Уже три недели не получаем писем, паромы ходят так нерегулярно из-за штормов!

– Как там все, как мисс Монро? – вклинилась Элеонора.

Каноник с терпеливой улыбкой принялся отвечать на вопросы и мало-помалу удовлетворил их любопытство. Он прибыл только вчера вечером и целый день пытался напасть на их след, но кого ни спрашивал, точного адреса так и не выведал. В этом гвалте и хаосе да с его слабым итальянским он совсем растерялся, а единственный прислужник в гостинице со знанием английского ушел со всеми праздновать… Нет, он не жалеет, что поспел лишь к последнему дню карнавала, с него достаточно – уже наполовину ослеп и полностью оглох. Остановился он в «Англетере». Из Ист-Честера выехал около недели назад. У него с собой письма для всех, но он не рискнул пробираться с ними через толпу, побоялся, что ему обчистят карманы. Мисс Монро жива-здорова, только беспокоится, почему от Элеоноры давно нет вестей. Должно быть, паромы одинаково нерегулярно ходят в оба конца: все их английские друзья заждались писем из Рима. Далее последовали вполне заслуженные нападки на римскую почту и подозрения по адресу итальянских слуг – возможно, они не всегда своевременно относят в почтовое отделение письма англичан. Слова каноника звучали весьма обнадеживающе, но в его манере миссис Форбс почудилась странная натянутость и раз или два, отвечая Элеоноре, он слегка замялся. Впрочем, миссис Форбс не была уверена: сумерки сгущались, скрадывая любое выражение на лицах. К тому же в маленькой тесной комнате разговор постоянно прерывался внезапными возгласами сестер – то кто-то взмахнет платком у тебя перед носом, то непонятно откуда налетит сквозняк, то чья-то невидимая рука просунет в дверь гасильник на длинной палке: не успеешь зажечь свечу, как она погаснет.

– Идемте к нам, – сказала канонику миссис Форбс. – Я смогу предложить вам только чай да холодное мясо – кухарка ушла на праздник, так тут заведено: веселятся все без исключения. Но такие мелочи, как скудный провиант, – не повод расставаться со старым другом.

– Благодарю! Если бы не ваше любезное приглашение, я сам напросился бы к вам в гости.

Когда они прибыли в апартаменты на улице Бабуино (по дороге каноник Ливингстон заглянул в гостиницу за письмами), миссис Форбс утвердилась в своем предположении: он явно готовился сообщить Элеоноре что-то важное и не слишком приятное, неспроста он был так хмур и рассеян, пока ожидал ее возвращения в гостиной – она на минуту вышла избавиться от верхней одежды. Завидев ее в дверях, он прервал разговор с миссис Форбс и пошел ей навстречу. Прежде чем вручить Элеоноре адресованные ей письма, каноник Ливингстон отвел ее к самому дальнему окну.

– Судя по тому, что вы говорили давеча на балконе, в последнее время вы не получали писем из дому?

– Нет! – подтвердила она, испуганно вздрогнув невесть почему.

– Вот и мисс Монро