Страсти слишком раскипелись и перелились, наконец, на улицу. С дюжину оскорбленных в своей добродетели воинствующих христианок обступили домик Гослингов и принялись колотить в дверь. Они пришли обличить грех и насильно вышвырнуть грешницу из общины. Каждая в душе почитала себя невестой Христовой.

Дверь отворилась. На пороге стоял Джаспер Трэйль.

— Мы пришли, чтобы прогнать паршивую овцу, — высоким резким голосом воскликнула мисс Дженкинс.

— О чем вы говорите?

— Она должна быть извержена из нашей среды, — еще звонче закричала мисс Дженкинс, и ее спутницы хором повторили: — Извержена!

— Она виновна столько же, сколько ваша праматерь Ева, — возразил Трэйль. — Разойдитесь по домам и не глупите.

— В нем дьявол сидит, — закричала нараспев мисс Дженкинс, — сам Господь посылает нас отстоять Его честь и славу. И человека этого мы тоже не можем терпеть в своей среде.

— Долой его! Долой его! — закричали другие. Они были так взвинчены, что в этот момент готовы были пойти на мученичество.

Мисс Дженкинс была увядшая старая дева лет сорока пяти, маленького роста и слабая физически; но тем не менее, опьяненная своей ревностью о Господе и собственными выкриками и поощряемая сочувствием своих приверженцев, она подскочила и кинулась на Джаспера Трэйля с явным намерением выцарапать ему глаза. Она жаждала крови Милли Гослинг и Джаспера Трэйля с той же неотступностью, с какой некогда женщины добивались ненужного им права голоса.

Джаспер Трэйль небрежно протянул руку и оттолкнул ее назад; она упала на руки сопровождавших ее женщин, но тотчас же вскочила и, подталкиваемая толпой, силившейся протиснуться в узкую дверь, возобновила нападение с яростью разозленного котенка.

— Послушайте. Еще немного, и я тоже выйду из терпения, — сказал Джаспер Трэйль; шагнул вперед, стал в дверях и принялся расшвыривать направо и налево разъяренных женщин.

В сущности, ничего другого и не оставалось, но на крик прибежали другие обитательницы Марлоу, в том числе леди Дургам, и ее спокойный звучный голос подействовал на истерически взвизгивающих дженкиниток, как холодный душ.

— Клара Дженкинс, что вы тут делаете?

— Мы хотим прогнать отсюда Милли Гослинг, ответила растрепанная маленькая женщина, но этот раз последовательницы не поддержали ее.

— Этот вопрос надлежит решить комитету. А теперь, прошу вас всех — разойдитесь по домам.

Мисс Дженкинс пустилась было в объяснения. Но Эльзи Дургам вошла в дом и заперла за собой дверь.

За дверью Эйлин и Бланш силились успокоить перепуганную Милли. А на улице вновь прибывшие, более здоровые и уравновешенные, более сильные физически, безжалостно издевались над невестами христовыми, вздумавшими распоряжаться в общине без согласия комитета.

Но обитательницам Марлоу пришлось на личном опыте убедиться еще раз в старой истине, что религиозного энтузиазма не погасить ни гонениями, ни насмешками. Джаспер Трэйль понимал это и считался с этим, но комитет не мог одобрить предложенного им плана действия.

— История учит нас, — доказывал он леди Дургам, — что гонения только разжигают жажду мученичества. Единственный способ бороться с такими эмоциями — это дать им полную свободу. Сделайте, как они хотят. Сейчас пламя разгорелось так, что вам не потушить его — вы только подольете масла в огонь. А если вы не будете трогать его, оно погорит-погорит и погаснет, само собою.

Эльзи Дургам пожала плечами. — Все это прекрасно. Я думаю даже, что вы совершенно правы. Но ведь они требуют удаления не только Милли Гослинг — ее бы мы могли устроить в Финджесте — но и вас. А мы без вас не можем обойтись.

— Почему не можете? Я, ведь, и не собирался жить здесь до скончания века. Теперь вы отлично справитесь и без меня, а я выполню свое первоначальное намерение и посмотрю, что делается на Западе.

— Нет, милый мой, мы не можем и не хотим Вы нам необходимы.

— Нет такого человека, без которого нельзя было бы обойтись.

— Бросьте вы вашу метафизику, Джаспер. Мы вас не отпустим — так и знайте. «Мы» — т. е. большинство в Марлоу, не один только комитет. А с фанатичками как-нибудь уж справимся.

Большинство, на которое ссылалась Эльзи Дургам, дружно стояло за оставление Джаспера Трэйля/ Большинство это заключало в себе две наиболее многочисленные партии из трех, имевшихся в Марлоу. Первая из них и самая многочисленная была партия умеренных, приверженцев епископальной церкви, нонконформисток и кучки католичек, находивших исход своим религиозным чувствам в посещении по воскресеньям ратуши, или церкви, где происходили митинги, религиозные чтения и нечто вроде богослужения, совершаемого Эльзи Дургам и вдовой покойного местного ректора. Вторая по многочисленности партия объединила всех тех, кто не признавал религии или был равнодушен в ней. Третья, дженкинитки, как их прозвали, отличалась от первых двух прежде всего физически. В ней было мало членов моложе тридцати пяти лет, очень мало толстых и еще того меньше хороших работниц для наиболее тяжелых полевых работ; у всех у них были голодные глаза и беспокойные движения; и такое выражение лиц, как будто они искали чего-то, не нашли и навсегда остались неудовлетворенными. Женщин этого ярко выраженного типа, всего было семнадцать, но вокруг этого ядра сгруппировалось до сотни других, в большинстве также отмеченных той или другой характерной чертой главного типа; а остальные примкнули, из бравады, ради забавы, или с корыстной целью.

К последним принадлежала миссис Айзаксон, которая и стала виновницей окончательного поражения дженкиниток.

Выдержав испытание по сельскому хозяйству, миссис Айзаксон чем дальше, тем больше обнаруживала наклонности почить на лаврах. За время пребывания в Марлоу она очень растолстела и все жаловалась на болезнь сердца. Малейшее усилие вызывало у нее жестокое сердцебиение и другие тревожные симптомы. При первой же попытке взяться за какое-нибудь дело, бедная женщина задыхалась, судорожно прижимала руки к груди и закатывала глаза, так что оставались видны одни только налитые кровью белки, но, тем не менее, повторяла:

«Нет, нет, я хочу, я должна работать. Это несправедливо по отношению к другим, что я сижу без дела. Я попробую еще раз. Я не хочу несправедливости».

Но другие, видя, что она близка к обмороку, требовали, разумеется, чтоб она пошла домой и отдохнула.

К концу