понимали ни слова, но общий настрой пасхального торжества они всё же уловили, и поэтому всем очень понравилось. Нас потом долго хвалили и восхищались нашим пением, а мы не знали, куда провалиться от стыда!

Сейчас в памяти остались только самые яркие картинки той ночи – причастие в метре от престола и потом уже на рассвете освящение куличей на улице, когда спазм в усталом горле не позволяет даже говорить, не то что петь. А дальше праздничная трапеза в доме у старосты с каким-то безумным количеством всякой мясной еды, и наши девочки уплетали крупные деревенские котлеты одну за другой с невероятным аппетитом, хватая их из миски размером с тазик, а мы, взрослые смотрели на них с беспокойством: как бы заворот кишок потом не случился.

И ещё невероятное для горожан зрелище – три столитровых кастрюли разноцветных яиц, которые народ пожертвовал батюшке за службу! Девчонки выбирали себе самые яркие и красивые, они набивали ими карманы своих длинных юбок так, что резинка в поясе уже не могла держать юбку на талии, угрожая вообще свалиться на землю.

Помню, как Алька с Нюшкой радостно носятся вокруг храма, придерживая юбки руками, а за ними в молоденькой травке остаётся след от цветных скорлупок, прямо как в сказке.

Одна из трёх кастрюль с крашеными яйцами осталась на приходе, а две другие отвезли в собор в той же машине, что и нас, чтобы раздать по больницам, передать в тюрьму, ну и своим на кухню, конечно. Домой отцу Георгию тоже завезли примерно два ведра тех пасхальных яиц, ими был забит весь маленький холодильник, но часть яиц лежала в тазу на кухне в тепле.

У девочек появилось неожиданное послушание перебирать и по запаху находить протухшие яйца, чтобы потом закапывать всё испорченное в саду под деревьями – выбрасывать освящённую еду нельзя, яичные скорлупки надо тоже закопать или бросить в огонь, чтобы не осквернить святыню. А из хороших яиц мы на каждую трапезу сочиняли всё новые и новые варианты праздничных блюд, резали их в супы, в кашу и в салаты штук по двадцать за присест.

Естественно, когда мы поехали домой, то и нам с Алькой перепало этого добра, сколько смогли увезти, но пока мы не спешили с отъездом, ведь так хотелось продлить пасхальную радость хоть на несколько дней! Мы ходили в собор на все службы, хлопотали с матушкой на кухне и гуляли с девочками по живописным улочкам старинного города, радуясь солнцу и тёплой погоде.

А через много лет я узнала, что в это самое время на Урале умер мой отец. Мама увезла нас с братом после развода на юг России, и с шести лет я мало что знала об отце. Сначала мне ещё писала бабушка, его мать, но потом она умерла, и связь оборвалась. В начале двухтысячных моя мама поехала в те края и от друзей узнала обо всём.

* * *

Дальше наступило лето 1995 года, Алькины каникулы и Троица, в связи с чем нашего батюшку снова послали служить в Покровку, и мы с радостью присоединились, очень надеясь, что в июне грязь уже просохла. Сразу после праздника Альке исполнялось одиннадцать лет, и наша поездка намечалась как подарок ей ко дню рождения.

В этот раз настоятель собора расщедрился и дал отцу Георгию служебную машину, нас повезли в деревню рано утром, я и матушка Татьяна, взяв каждая свою дочку на колени, кое-как уместились на заднем сидении, туда же втиснулся Лешка, и мы помчались с ветерком совершенно счастливые, что вновь вырвались из города на вольный воздух.

Отслужив родительскую субботу, мы потом полдня готовили храм к Троице, расстилали на полах толстым слоем душистую свежескошенную траву, украшали иконы цветами и берёзовыми ветками, потом допоздна служили всенощное бдение в лесном благоухании, и ароматы ладана, зелени и цветов причудливо переплетались между собой в особенный запах Троицы.

А к ночи налетела такая гроза, какой я не видела ни до, ни после – ослепительные молнии непрерывно били во все стороны, и страшный гром не смолкал почти до рассвета. В народе до сих пор сохранились отголоски языческих культов, и подобный разгул стихии называют воробьиной или рябиновой ночью, когда из-за сполохов зарниц и оглушительного грохота совершенно невозможно уснуть.

Мне казалось тогда, что гроза над нами и есть знамение грядущего Апокалипсиса, я лежала и молилась, представляя себе последнюю битву в конце времён, но утро утешило нас ясным солнышком и умытой свежестью природы. Мы отслужили, причастились, пообедали и дождались машину, чтобы ехать домой, однако всю дорогу визуальные символы Армагеддона не давали нам покоя – в небе от края и до края развернулось фантастическое сражение белых облаков и чёрных туч, прямо как в решительной схватке добра и зла, но изобразить подлинный трагизм и динамику того сражения, пожалуй, только Рериху оказалось бы по силам.

А в нашей жизни эта небесная битва стала предвестницей новых испытаний.

Монашеская деревня

Только-только у отца Георгия всё наладилось и дома, и в соборе, как буквально через неделю после Троицы снова грянул гром средь ясного неба – нашего батюшку перевели служить из собора в глухую деревню, правда, туда его впервые назначили настоятелем, но на сборы опять не дали даже офицерские двадцать четыре часа! И добираться в ту деревню оказалось совсем непросто – надо ехать на автобусах с пересадками и ещё километра три идти пешком от шоссе по разбитой дороге.

Вот так мы все неожиданно оказались в удивительном и загадочном месте, можно сказать, в духовном заповеднике, почти не тронутом временем.

Деревня с тюркским названием, каких немало в тех краях, когда-то именовавшихся Диким полем, широко раскинулась в низине вокруг прудов и доходила одним краем до небольшого озера. Старинный приземистый храм с одним куполом и высокой колокольней среди зелени и маленьких домиков, на первый взгляд, казался совсем простым и невзрачным – облезлая побелка, купола и крыша из тусклого кровельного железа, множество разномастных надворных построек по периметру и высокие глухие ворота создавали замкнутое пространство, скрытое от посторонних глаз, и вскоре мы узнали, зачем и для чего.

На клиросе нас неожиданно встретил дружный слаженный хор из обычных с виду бабушек, только службу они знали на высочайшем уровне, пели и читали, как нигде больше. Поначалу эти бабушки отнеслись к нам приветливо, но сдержанно, потом они присмотрелись к отцу Георгию и доверились ему. Тогда в разговоре и выяснилось, что сам храм с росписями в афонском стиле и скромные домики во дворе служили многолетним тайным убежищем для великих старцев вместе с их духовными