Правда, триумвиры эти были какие-то странные. В таких случаях обычно говорят, что ненастоящие. Но эти как раз были слишком настоящие, куда более настоящие, чем все вокруг. Они были чересчур яркие и выпуклые на фоне плоской, стертой и какой-то смазанной действительности. Смотреть на них было больно, глаза никак не хотели фокусироваться.

Вид триумвиров – яркий, объемный – напомнил ему сидящего в саркофаге хамбо-ламу, и он тихо застонал.

– Живой, – с облегчением сказал Чубакка.

– Живой, – подтвердил Хабанера.

И только Мышастый наклонился к нему поближе и словно обнюхал, но так ничего и не сказал.

– Что вы там видели? – спросил его Хабанера. – Там, в арупе…

Базилевс поморщился, вспоминая. Потом посмотрел на триумвира с легким удивлением.

– Я… я ничего не видел. – Ему самому было удивительно.

– Совсем ничего? – настойчиво переспросил Хабанера.

– Совсем. Я просто падал в полной темноте.

– А когда вы упали? Что было потом?

– Потом я очнулся… и увидел вас.

Триумвиры помолчали. Постепенно они принимали нормальный вид, такой же, как и все вокруг, словно в телевизоре понемногу убавляли яркость.

– Я так и думал, – сказал Чубакка с разочарованием. – Дохлый номер, лама его не принял, зря только время потратили.

Но Мышастый, видимо, считал иначе. Он навис прямо над Бушем, навис так низко, что тому стало неудобно, тесно, не хватало воздуха, – и сказал требовательно:

– Высочайший, это очень важно. Вы должны были что-то видеть. И вы что-то видели. Осталось только вспомнить.

Буш послушно наморщил лоб, но без толку. Все, что он помнил, – это искаженное лицо мертвеца и свой полет в пустоте.

Однако Мышастый не отступал. Глаза его буравили базилевса, проникали в мозг, требовали, настаивали.

– Смотрите на меня, августейший. Смотрите мне прямо в лицо и вспоминайте. Вспоминайте все, каждый миг, каждую секунду, шаг за шагом.

При этих словах яркая вспышка озарила мозг базилевса. Ну, конечно же, шаг за шагом… Теперь он вспомнил все. Ключевым оказалось слово «шаг»…

Да, он падал в небытие. Он падал, валился, обрушивался, проваливался, низвергался, пока вдруг не понял, что давно уже стоит на месте и никуда не движется. Вокруг по-прежнему царило небытие, но падение прекратилось. Он поднял взгляд, и перед ним простерлась арупа, мир не-форм – бесконечный жаркий клубящийся хаос. Мир этот был безвидным и чужим, как в первый день творения, и даже еще страшнее – мира не было вообще. Буш почувствовал, что стоять и глядеть на это можно веками, тысячелетиями и все равно ничего не изменится.

Однако стоило ему сделать шаг («иди и смотри!» – вспомнил он Хабанеру), как ближайшее пространство начало обретать форму. В том месте, куда он шагал, из хаоса оформлялся видимый космос. Он, базилевс, создавал мир одним своим присутствием.

На втором же шаге под ногой его сгустилась земля, и он увидел, что это летняя степь, с сухой травой, белыми цветами ромашки и девясила, ползучими побегами тимьяна и безымянными колючими былинками… Где-то рядом, кажется, был даже суслик. Он не видел его, не мог увидеть, но точно знал, что суслик есть.

Буш поднял глаза от земли – перед ним по-прежнему клубился хаос. Там, куда он не ступил, еще не было ничего. Он оглянулся назад – там тоже царила смятенная пустота, он ушел оттуда – и мир исчез. Он снова опустил глаза и опять увидел под ногами степь. Но теперь степь была иная, странная. Травянистая сухая земля под ним стала стекленеть, опрозрачниваться. Теперь он видел не только верхний, открытый глазу слой, но и подземный, где сквозь желтые суглинки проходили витые тощие корни.

Этим дело не кончилось, с каждой секундой взгляд его проникал все глубже и глубже. Сквозь осадочные породы, гранит и базальт он углядел пылающую, выплескивающую огненные языки магму. Там, в магме, в самом сердце ее, в самом пекле открылись ему перекошенные болью лица подземных жителей – окровавленных, лишенных рта грешников и вечных стражников их, заиндевелых, когтистых, бело-голубых от холода угрюмых бесов…

Испуганный, что его сейчас увидят оттуда, из-под земли, он отвел глаза, поднял их вверх, туда, где в обычном мире были небеса. Секунду над ним не было ничего, вообще ничего. Но потом в черном пустом хаосе образовался пролом, словно выдуло его струей ветра, и в проломе этом показались тяжелые багровые тучи – точь-в-точь такие, какие видел он над Москвой. Однако тучи над Москвой были пусты, а здешние хранили в себе страшную тайну. Снова задул ветер, и словно по команде тучи развеялись. С кровавых высот явились ему обитатели небес: праведники, такие же страшные, как и грешники, только на месте глаз были у них раскрытые зубастые рты, и стояли над ними величественные грозные духи – когтистые, рогатые, но с крыльями за спиной, ибо такова уж природа сфер, что без крыльев там не жизнь, а сплошная мука. И в небесах, и в преисподней было одно – вековечная тяжкая мука и страдание…

Тут он почувствовал, что земля под ногами сделалась мягкой, топкой и ноги его стали проваливаться вниз с пугающей скоростью, как в болото. Буш пытался вытянуть их, освободить, выбраться на твердое место, но увязал все глубже и глубже.

Теперь ему оставалось только одно – взлететь. Да, другого выхода не было, и он взмахнул крыльями и полетел. Полетел прямо в клубящуюся пустоту, которая раздвигалась перед ним при каждом взмахе крыла. Скосив глаза, он увидел, что оброс перьями и превратился в царицу зенита, страшную птицу моцхун.

Буш поднимался все выше и выше, и чем выше он поднимался, тем большее пространство разворачивалось перед ним. Он видел теперь степь на многие мили вперед, и степь эта была бесконечна и вела за горизонт. Он знал, что ему нельзя опуститься на землю, ибо там, в магме, ждут его злобные мертвецы цхун, но нельзя и подниматься слишком высоко в небеса, ибо там сожжет его гнев небожителей тхе. Он знал, что рано или поздно крылья его ослабеют и он рухнет, но не терял надежды, летел вперед и дальше…

Наконец внизу, под самой линией горизонта, среди пустой степи увидел он какое-то пятнышко. Продолжая лететь вперед, он стал медленно, плавно спускаться. Точка росла в размерах, увеличивалась, и вот уже он увидел, что это не точка, а человек посреди степи, человек, прикованный цепью к столбу, вкопанному в землю… Подлетев поближе, он разглядел его лицо. Прикованный был основатель государства, вождь, первый в цепи базилевсов, тот, кого предтеча звал Великим кадавром. Кадавр стоял, опустив руки, и глядел в зенит, откуда спускался к нему в облике птицы моцхун базилевс…

– Так-так, – оживился Мышастый, – и что же он вам сказал, когда вы спустились к нему?

– Он ничего не сказал, – ответил Буш. – Он не мог ничего сказать, он был мертв.

– Этого не может быть, – засмеялся Мышастый. – Это здесь, в мире желаний, его еще можно перепутать с мертвецом, но там, в арупе, он вечно жив.