курю, — вздохнул Мортимер. — Как вы, вероятно, догадываетесь, я воспользовался этой штукой в качестве транспортного средства. Извините за неожиданное вторжение, но мне удобнее было передвигаться по уже проложенному маршруту. К тому же другого случая поговорить у нас еще долго не будет.

— В смысле — до конца этой жизни? — уточнил Ватсон.

— Ну зачем такие ужасы… Просто ближайшие год-два вы будете чрезвычайно заняты, — сказал доктор Мортимер. — Если и будем видеться, то урывками.

— Вот как? — Ватсон пододвинул гостю хрустальную пепельницу. — И каковы же ваши планы?

— Как сказать, — Мортимер затянулся слишком глубоко и закашлялся. Положил дымящуюся пахитосу на край пепельницы, потом немного подумал и резким движением затушил о дно. — Я решил покинуть дом Баскервилей. Не то чтобы я был в обиде на достопочтенного родового духа…

Ватсон вспомнил самодовольную кабанью морду и понимающе усмехнулся.

— Как получилось, — спросил он, — что столь почтенный дух, так убедительно рассуждавший об учености, неграмотен?

— Ничего удивительного, — пожал плечами Мортимер. — Среди бесплотных духов знание грамоты — большая редкость. Зачем это нам? У нас нет бумаги, зато нет и материальных преград для общения.

Ватсон вспомнил каракули медиума и понимающе кивнул.

— Но вот ваше решение он должен был прочесть самостоятельно, — продолжил Мортимер. — Всего одно слово. А он не знал, как оно пишется.

— И тогда Алабастр подсказал ему — «три буквы или две буквы», — подхватил Ватсон.

— Вот именно. Три буквы — yes, две — по. Ошибиться невозможно, даже если не знаешь букв.

— Я не смог ей отказать, — Ватсон опустил голову. — Просто не мог написать «по».

— Ну конечно. Вы по уши влюблены в свою Гемму. Это уже давно ясно всем вокруг, кроме вас. Человеческая способность к самообману практически беспредельна… Но и ответить «yes» вы не могли. Что-то вас останавливало.

— Холмс написал письмо, — вспомнил Ватсон. — Там было про одну лишнюю букву.

— Все-таки он добился своего, — серьезно сказал доктор Мортимер. — Непременно посещу его дом… если только он захочет меня видеть.

— Он мог бы выразиться и яснее, — с грустью сказал Ватсон.

— Нет, вы ведь ничего не помнили. Он обращался не к голове, а к сердцу. И сделал все правильно, — не согласился Мортимер. — Но как вам пришла в голову эта мысль?

— Не знаю. Просто не мог написать «yes». Рука не поднималась. Пришлось прибегнуть к американскому жаргону.

— Кстати, если бы почтенный лорд Баскервиль все-таки умел читать, ваш трюк не прошел бы. Букв он не знает, а вот языками, в том числе и очень старыми, владеет отменно. Среди прочего он знает окситанский язык, langue d’oc. Который и называется так, потому что слово «да» в нем пишется почти так же, как и в американском жаргоне. Разве что не через «кей», а через «си».

— Хорошо, что все обошлось, — прервал его Ватсон. Филологию он недолюбливал с тех пор, как проштудировал с карандашом в руках том «Разоблаченной Изиды».

— Ну так вот. Я решил, что оставаться слугой Баскервилей — значит в каком-то смысле топтаться на месте. Так что я подал прошение о переводе меня в человеческое состояние. Шансов, откровенно говоря, было немного: для болотного духа это очень серьезное повышение в иерархическом статусе. Но старина Алабастр, как ни странно, встал на мою сторону — и вот, как видите, я здесь.

— Когда это вы все успели? — не понял Ватсон.

— Что значит — когда? Вы же знаете: время в Призрачном Мире — условная величина, не то что у нас под солнцем… Осталось только выправить документы. Я ведь считаюсь без вести пропавшим.

— И чем вы намерены заниматься дальше? — Ватсону стало любопытно. — Медициной или биологией?

— Ни тем, ни другим. Хочу попробовать себя в литературных занятиях. У медиков неплохо получается марать бумагу… Ватсон, а вы не жалеете о своем решении? Теперь вам не видать покоя. И про уединение придется забыть. Даже этот кабинет… Для начала она тут все переставит. А вот эту статуэтку с грудью — выкинет. Скорее всего, сегодня же.

— Просто ужасно, — искренне сказал Ватсон. — Она совершенно не приспособлена к семейной жизни.

— Это скорее вы не приспособлены… Дорогой друг, вы совсем не знаете этих американских барышень. Они сначала говорят, что ненавидят домашнюю работу и не хотят детей, а потом разводят домашний садик и рожают вам целую ораву. Кстати, первые роды будут тяжелыми, приготовьтесь заранее. Зато какая очаровательная дочка…

— Какие роды? Какая дочка?! — Ватсон умоляюще посмотрел на друга. — В моем-то возрасте!

— Вот-вот, о возрасте, — Мортимер сделал строгое лицо. — Мы оба врачи, Ватсон, и знаем, что существуют известные мужские проблемы, связанные с возрастом… Так вот, — он протянул Ватсону жестяную коробку для ботанических сборов. — Здесь — кое-какие травы, растущие только в сердце Гримпенской трясины. Стэплтон делал на этом недурные деньги. Рецепт внутри. Высушите, заваривайте и пейте ежедневно в течение трех месяцев.

Ватсон посмотрел на жестяную коробку как на свернувшуюся змею.

Мортимер ухмыльнулся:

— Не беспокойтесь, Ватсон, если вы будете осторожны, то и здесь все будет, как вы изволили выразиться… — он сделал колечко из большого и указательного пальцев и вытянул средний.

Доктор растерянно кивнул.

— И напоследок, — Мортимер сделал озабоченное лицо, — должен предупредить об одной опасности. Остатки ясновидения подсказывают мне… — Он сделал паузу, потом, видя испуганное лицо Ватсона, не выдержал и рассмеялся. — Ваша Гемма терпеть не может английскую кухню, но прекрасно готовит итальянскую еду. Так что вам угрожает полная смена гардероба.

Три джентльмена. История про англичан

Сэр Джеймс вышел на веранду в дурном расположении Духа.

— Я не спал всю ночь, — пожаловался он Смиту, который уже сидел в своем кресле-качалке напротив Уиллонстоуна, лежащего в гамаке, и любовался восходом солнца над лесом.

— Да, ужасная гроза, — кивнул Смит.

— Зато она очистила воздух, — возразил сэр Джеймс: когда он почему-либо плохо себя чувствовал, на него нападала строптивость.

— Может быть, — вежливо ответил Смит, не имея охоты спорить. — Действительно, этот жуткий грохот…

— Грохота я не боюсь, я побывал на двух войнах, — проворчал сэр Джеймс. — Меня беспокоят эти чертовы молнии. Они могут наделать вреда.

— Ни одна молния, — философски рассудил Смит, — не наделает столько вреда, сколько может натворить дурной нрав и скверные манеры.

— Это точно, — согласился сэр Джеймс. — Только не говорите этого при Уиллонстоуне, — тихо добавил он, покосившись на гамак.

— Ну, пожалуй, и в самом деле не стоило, — губы Смита тронула виноватая улыбка. — Давайте, что ли, о делах. Нам сегодня придется потрудиться.

— Да, придется сходить на озеро, — без