— Не «думашь», а «думаешь», не «ндравится», а «нравится», не «куды ж», а «куда же», не «спасибочки», а «спасибо», — машинально поправляет Савва.

Маруська зыркает, хмыкает, но не комментирует. Нарочито повторяет:

— Податься некуда же!

Савва уже знает, что их сутенер Никанор то девиц на набережной на точку выставляет, то напрямую на промысел отвозит, как на малину к Лёньке Серому привозил.

— Никанор, тот с понятиями. Не обидит. Валька так сказала. Чуток деньги прикоплю и в завязку.

— Но как… Как ты решилась…

С трудом подбирая слова и перебирая в памяти все известные ему из литературы, от Сонечки Мармеладовой и Катюши Масловой до Катьки из новой поэмы Блока «Двенадцать», примеры девушек, которых нужда выгнала на панель, Савва пытается наименее болезненно сформулировать вопрос.

Но Маруська его перебивает:

— Как в бляди подалася? Так в селе голод голодом, тоска тоской. Работа без продыху. Пашешь-пашешь, а после приходят то красные, то белые, то зеленые, то хрен их поймешь каковские, и всё, что наработал, отымают. Тогда к Вальке в город и подалась, и в семействе одним ртом меньше. Батька с мамкой-то не железные всех подымать. Туточки хучь нихто из амбара твое наработанное не скрадет.

— Но всё, что ты заработаешь таким… э… таким непростым трудом, тоже украсть могут.

— Могут. Но здеся ховать легше, легчее… Тьфу ты, как там надобно?

Ничуть не смущаясь деликатной темы, оттирая грязные полы, Маруська излагает Савве все свои аргументы. Что в господа нашего она, конечно же, верует, но «не прелюбодействуй» — это же не про то.

— В заповеди — не греши, когда мужу дана. У меня мужа нет, я и не грешу. А тело мойное, так сама себе хозяйка. Дора Абрамовна блюдеть, чтоб мы не заразные были.

— Не боишься… не боишься… за…

— Что обрюхатят меня? Боюсь. Но Дора Абрамовна, дай бог ей крепкого здоровьица… Ее дохтур знал, куда чего засунуть, чтоб не понесть, и ее обучил. Тьфу-тьфу-тьфу, — крестится и три раза плюет через левое плечо, — помогаить!

— А что… что замуж не возьмут… — всё еще хочет разобраться в мотивировке девушки Савва.

— Почто не возьмуть? — Маруська, отжимая сильными руками тряпку, дует на упавшую на глаза прядь. — Порченная я, чо ль!

— Э-э-э… как бы сказать… потеря девственности… — мычит Савва.

— У нас на селе коли девка не пробована до свадьбы, так значится, не сдалася никому, так повелось!

Савва удивляется. В книгах он другое читал.

— Без кровяки в первую ночь берут, была бы баба справна. Я не справна, чо ль?

Еще раз дует на выбившуюся прядь волос, расстилает отжатую тряпку у порога, ноги с улицы входя вытирать, и вытирает мокрые ладошки о юбку.

— Обратно в село не пойду. Пусто там. Мужиков не осталось. Замуж не за кого, делать нечего. Тоска одна!

С морально-этическими проблемами разобрались и больше к этому не возвращались.

Осталась другая проблема, которую Савва с Марусей не обсуждает, но как решить самостоятельно, не знает: утренняя эрекция. Просыпаясь на одной оттоманке валетом с вернувшейся с ночной работы девушкой, он боится, что Маруся в самый неподходящий момент повернется и лицом уткнется в его эрегированный половой орган, и что тогда?

Вступить с девушкой в половую связь теперь, когда никакой Лёнька Серый за него денег не платит, а напротив, Савва живет «на ее харчах» и стесняет ее, Вальку и Дору Абрамовну в их каморке, представляется ему невозможным. Научный эксперимент, призванный проверить влияние конкретной женской особи на его, Саввы, ощущения в финале полового акта, отложен на неопределенное время.

А пока Савва делает какие-то мелкие — бумаги больше нет — наброски карандашом и помогает Доре Абрамовне, составляя из имеющихся в запасах и в продаже в соседней аптеке скудных препаратов более нужные лечебные сочетания. Справочники по химии, фармакологии и медицине, перенесенные из бывшего кабинета доктора Бронштейна, ему в этом помогают.

Никто, кроме Саввы, разобраться в них не способен, а юноша полистает толстенные тома, полистает, что-то себе под нос побубнит, на полях обломанным карандашом длинные формулы напишет, скажет Доре Абрамовне, что достать, что купить, и нужное лекарство готово. Всё не даром ест свой хлеб. Хотя хлеб им чаще всего достается черствый, булочник Артемий на углу вчерашний продает втрое дешевле, а «деньга, она счет любит», так Маруська говорит. Впрочем, вспомнив последние исследования о полезном для здоровья питании, о вреде свежего пшеничного хлеба и пользе хлеба темного и сухого, Савва удивляется, что и в этом его жизнь всё в лучшую сторону решила за него — лишний вес потихоньку начинает уходить, толстые щеки меняются на чуть впалые и день ото дня из подернутого патиной зеркала на него смотрит всё более привлекательный молодой человек, всё меньше напоминающий толстощекого и упитанного недоросля.

Так и живут.

Тетка Валька ходит на промысел, заработанное тратит на самогонку и пьет.

Маруська ходит на промысел, заработанное тратит на ткани и шьет.

Дора Абрамовна следит за здоровьем Вальки, Маруськи и их товарок, подпольно лекарит, оказывая услуги тем, кому доктор с дипломом не по карману.

Савва смешивает для Доры Абрамовны лекарства. В солидном, хоть и потертом костюме, как самый респектабельный из них, ходит в скупку переводить обесценивающиеся деньги в золото и ценности.

И что дальше? Этим вопросом он всё чаще задается — дальше что?

Честный фраер Лёнька Серый, при облаве велевший Савве: «тикать», потому как ему «художник на свободе нужон», так и не появляется. Появись он, даже если бы забыл про Савву, то все равно тут же послал бы гонца к Никанору «за кралями». Но ни гонца, ни Лёньки. То ли фарт закончился и из тюрьмы выбраться не удалось, то ли за лучшей жизнью в другие места честный фраер подался. В любом случае, ни вестей, ни денег от него нет.

Иногда хочется всё бросить и податься в имение, но встающий перед глазами пьяный Николай Константиниди, расстреливающий одетого в Саввино пальто Амория и вцепившегося в его руку Антипку, останавливает. Савва — мужчина. Не должен он так жизнями Анны и девочек рисковать. И потом они, поди, давно уехали. Княгиня Софья Георгиевна уже должна была для них оказию в Европу отыскать.

Остается с новой жизнью разбираться самому.

С весны, только ветер с моря становится не столь пронизывающим и в городе появляются первые чинно прогуливающиеся пары, Савва, до смерти боясь встретить Константиниди, всё же выходит