Жестокие мужчины просто решили поиграть!

— Сволочи! Я думала они настоящие мужчины, а они… — всхлипывает жалостно и по-детски вытирает нос рукавом.

— Кто тебе сказал? — выдавливаю из себя, все еще пытаясь ухватиться за спасительную соломинку.

— Услышала от патрульных, когда мимо курилки проходила. Весь отдел уже знает…

Да сука! Что ж так больно?! И дышать невыносимо будто ребра сдавили корсетом.

Макс, ты же не мог со мной так поступить. Ты же не такой. Ты… Ты, мать твою, мне про свой интернат рассказывал, к сестре подпустил, от своего отца спас. Неужели все ради дурацкого пари? Так хотел выиграть?

Глаза щиплет от туши. Боже, я себя такой дурой чувствую! Растоптанной, снова использованной, преданной. У меня в груди разрастается огонь, болезненно сжигающий те крупицы света, что начали зарождаться в истерзанной страхами душе.

Макс! Макс, ну как же ты посмел?!

Я могу кричать только в глубине самой себя. Стою как вкопанная. Ноги вросли в бетон. Настя что-то еще болтает, я слышу ее лишь фоном, вижу, как шевелятся ее губы. Моим губам больно. Точно так же, как он их целовал. Это безумно трудно вытерпеть. Хочется стереть все с себя. Дебильную косметику, майорские поцелуи.

В голову лезут самые страшные мысли. Знакомые. Они ядом попадают в кровь, разъедают вены. Но нет. Я тогда не сделала необратимый, последний шаг. Не сделаю и сейчас, как бы мужчины снова не пытались меня сломать.

Мне просто больно, страшно и одиноко в десятки раз, в сотни, в тысячи, чем было до него. Он так много у меня забрал этим спором.

За что? Черт тебя, подери, Марьянин! За что ты так со мной?!

От слёз все картинки размываются. Буркнув Насте что-то нечленораздельное, чудом попадаю в дверной проем и ни на кого не обращая внимания иду в кабинет Макса. Пусть он скажет мне в глаза, что это правда. Пусть эта правда станет пулей, попавшей прямо в сердце, но я хочу получить ее от Марьянина, потому что он стал занимать место внутри меня, он стал частью моей меняющейся жизни.

Вламываюсь.

— Скажи мне, это правда? — голос будто не мой. Хрен на него.

Макс отрывается от бумаг и пристально смотрит на меня. Скольжу взглядом по его лицу, сквозь пелену слез пытаясь разглядеть там чувство вины или какое-то объяснение случившемуся.

— Что конкретно? — от его взгляда становится еще холоднее.

— Ты на меня поспорил! — кричу я, захлебываясь отчаянием.

Так хочется спрятаться и заскулить, но надо услышать от него. Чтобы разбиться, вернуться в состояние тени. Картинка в зеркале была правильной. Это мое воображение вдруг решило, что тень имеет право стать цветной.

— Ты просто использовал меня! Какая же ты сволочь, Макс!

— Ив, давай без истерик, — его сухость и равнодушие бьют как пощечины. — Ты же знала, какой я?

— Знала, но ты сделал все, чтобы я поверила… — мой голос предательски срывается, но я быстро беру себя в руки. — Надеюсь оно того стоило.

— Ива, все не так, — он поднимается, идет ко мне, а я слепо двигаюсь как можно дальше и даже слезы высыхают. Он их сметает своим поведением, холодностью, безучастностью. Сейчас передо мной тот Макс, с которым я познакомилась, когда только пришла в отдел.

Вот такой он настоящий, да?

— Какой же ты урод, — качаю головой, оказавшись у стены.

Черт! Надо было оглянуться чуть раньше.

— Это правда, — он хватает меня за плечи и встряхивает как куклу. Его игрушку, вещь, на которую можно поспорить.

А в висках еще пульсирует надежда: «Он не мог, не мог, не мог…»

— Но все изменилось, слышишь? — зачем-то пытается убедить. В чем он пытается меня убедить?

Только не лги мне, я умоляю, Макс. Только не лги…

— Да пошел ты, — произношу вслух. Это все, на что у меня остались силы, и еще на то, чтобы поднять руку вверх и показать ему «фак».

Да, Марьянин, меня выворачивает от боли!

Я не знаю, куда от нее спрятаться и повернула не туда. Надо было к выходу, а я иду вглубь коридора, всхлипывая, натыкаясь на кого-то из наших парней.

— Ив? — по голосу узнаю Лену. Поднимаю на нее растерянный взгляд.

— У-у-у, как все хреново. Пошли, — она берет меня за плечи и разворачивает к своему кабинету.

— Я не… — вяло сопротивляюсь. Пустая.

— Пошли, пошли, пока никто из начальства не увидел, — заталкивает меня к себе и запирает дверь на ключ. — Что случилось-то?

Провожает к столу. Надавив на плечи, усаживает на стул. Все звуки кажутся такими громкими…

— Хотя можешь не говорить, я и так догадалась.

И тут до меня доходит вся неприглядная правда. Все уже знают. Весь отдел перемывает мне кости на каждом шагу. Как дальше-то быть? Как работать в этом коллективе дальше? Как в глаза людям смотреть? Макс уничтожил меня. Не только внутри, но и снаружи.

— Марьянин, сволочь!

Растерянно хлопаю ресницами, не зная, что ответить. Лена ставит передо мной две чайные кружки и открытую бутылку коньяка. Разливает янтарный алкоголь, бросает в каждую кружку по чайной ложке и приоткрывает окно.

— На всякий случай, — поясняет она и присаживается напротив. — Пей, а то на тебе лица совсем нет, — ударяет керамическим бортиком о мой. — Давай, девочка и станет легче.

Я неожиданно для себя нервно улыбаюсь, послушно делая маленький глоток обжигающего коньяка.

— Ты сильная и обязательно справишься.

Шумно выдыхаю и залпом осушаю бокал. Огненная жидкость опаляет пищевод и стекает в желудок. Передергиваю плечами и зажмуриваюсь. Дышать становится легче, а тугая пружина внутри немного ослабевает.

Глава 38. Максим

Сука, недоступен! Раздраженно кидаю телефон на стол и подхожу к окну. Мотоцикл Ивы, как ни в чем не бывало, стоит на служебной парковке. Запретил выпускать его с территории. Меня она видеть не хочет, но и убиться я ей тоже не позволю. Мне сообщат, когда попытается покинуть территорию, тогда и поговорим.

Открываю створку и прикуриваю сигарету. Глубоко затягиваюсь и всеми силами стараюсь унять бурю, что разносит внутренности в щепки. Я, блядь, не хотел, чтобы все так получилось. Да вообще не понятно, кто мог рассказать Иве про этот дурацкий спор, если знали только мы с Шаманом? Тот бы не стал болтать, я уверен на тысячу процентов.

Выдуваю струю дыма и тушу окурок в пепельнице. Ничего, разрулю. По любому. Отпустить Иву я все равно уже не смогу. Слишком глубоко она проникла под кожу, стала частью меня, необходимостью. Ей больно сейчас и мне больно от того, что я в этом виноват.

Я залечу