торговой компании. В его ведении было несколько сот русских приказчиков, находившихся в разных городах России. Попутно с этим Рост систематически занимался ростовщичеством. За годы своей жизни в России этот «ученый» нажил огромный капитал, приобрел свыше тысячи крепостных и построил богатые особняки в Москве и Петербурге. Неудивительно, что этот делец уделял минимальное внимание физическому кабинету. Его постоянные жалобы на Демулена и пререкания с ним были лишь средством оправдать свое собственное безделье. Рост считался знатоком новых и древних языков. Шевырев с восторгом рассказывает о том, что, когда австрийский император Иосиф II посетил Московский университет, Рост прочел свою лекцию на итальянском языке. Шевырев и другие авторы приводят этот факт в качестве доказательства «выдающихся научных достоинств» Роста[392]. Но при этом упускается из вида одно очень существенное обстоятельство. Подобно небезизвестному Байеру, этот «выдающийся филолог», проживший почти всю жизнь в России, рассматривал себя «цивилизатором», очутившимся в стране, за счет которой удобно жить, но язык и культуру которой изучать незачем. Проработав около 30 лет в Московском университете, он не знал и не хотел знать русского языка и преподавал русским студентам английский язык… на латинском языке. Рядом с Ростом в университете мы все время видим кого-либо из студентов, на обязанности которых было переводить его лекции с латинского или немецкого на русский. В приходно-расходной книге Московского университета за 1776 год значится: «Коллежскому переводчику Стахию Винчевскому… за должность переводчика при профессоре Росте физических лекций с латинского языка на российский — 15 рублей»[393]. Короче говоря, перед нами все та же, знакомая нам по Академии Наук фигура самодовольного реакционера, враждебного русскому народу и его передовой культуре.

Нечего и говорить о том, что Рост абсолютно не заслуживает похвал, которые расточает по его адресу Шевырев[394].

Библиотека Московского университета находилась в продолжение многих лет в ведении Рейхеля, выписанного по рекомендации Миллера и Штелина на должность преподавателя немецкого языка и скоро превратившегося в профессора истории. На его научных и общественно-политических взглядах мы остановимся ниже. Сейчас же отметим, что он рассматривал должность библиотекаря исключительно как источник получения добавочного жалования. Всю работу вели так называемые суббиблиотекари — сначала Данила Савич, потом Харитон Чеботарев и студенты, выделенные ему в помощь. Сам же Рейхель библиотекой не занимался. Через десять лет после того, как она была открыта и поступила в его ведение, он все еще не удосужился составить каталог[395]. Не лучше Рейхель относится и к чтению лекций: в протоколах конференции мы встречаем записи о неоднократных его столкновениях с администрацией университета, вызванных стремлением уклониться от чтения лекций. Так, с 8 декабря 1765 по апрель 1766 г. он прочел всего 2 лекции[396]. Это не помешало Рейхелю в 1767 году потребовать, чтобы его жалование было увеличено с 600 рублей до 900. Правда, ему в этом было отказано, поскольку ни он, ни Рост, требовавший увеличения жалования до 1000 р., «не оказали во всю свою при Университете бытность такой пользы, которая бы столь знатное прибавление в жаловании по справедливости заслуживала»[397]. Получив отказ на свое ультимативное требование (в случае отказа они грозили отъездом в Германию), они остались и постепенно добились требуемой прибавки. В 1776 году Рост и Рейхель получали уже по 900 рублей. В то же время жалование остальных профессоров было значительно меньше. Дилтей и Шаден получали по 700 рублей, Зыбелин, Аничков и Десницкий — по 600 рублей, Барсов — 500 рублей, Афонин и Третьяков — по 400 рублей (т. е. столько же, сколько получали иностранцы, преподававшие в гимназии), Чеботарев — 250 р., Сибирский — всего 200 р.[398]. Необходимо отметить, что в указанную сумму входило и жалование, получаемое Зыбелиным, Десницким, Аничковым, Чеботаревым за их работу в университетском госпитале, библиотеке, за выполнение ими обязанностей инспектора гимназии, надзирателя над студентами и т. д.

Думавшие только о своекорыстных интересах, Рост, Рейхель, Керштенс, Демулен и им подобные препятствовали правильному и полноценному использованию той научной базы, которой располагал Московский университет в первые десятилетия своего существования.

Прямую противоположность им представляли передовые русские ученые. Трудами Вениаминова и Афонина был собран богатейший гербарий флоры центральной части России. Эту работу они осуществляли с помощью студентов в течение ряда лет.

Большую ценность представлял физический кабинет, созданный у себя на квартире П. И. Страховым. Кроме того, у Страхова, Зыбелина и Барсова были значительные библиотеки и ценнейшие собрания древних русских рукописей, книг, монет, печатей и т. д., подаренные ими Московскому университету. Эти сокровища, к сожалению, погибли в 1812 году.

Столь разное отношение к университету и его нуждам показывает, что одни смотрели на него лишь как на источник получения доходов и старались работать поменьше, но зато энергично требовали повышения жалования за свои «труды». Другие рассматривали свою работу как служение своему народу, своей родине и все свои силы и знания отдавали любимому делу.

Подведем итоги. Уже в первое десятилетие своего существования Московский университет располагал необходимой базой для научной и учебной работы в виде библиотеки, кабинетов и лабораторий. Эта база вполне соответствовала требованиям науки того времени. Ученики и последователи Ломоносова самоотверженно трудились над укреплением и расширением этой базы; добивались наиболее рационального ее использования. Однако политика самодержавия приводила к тому, что университет не только не проводил дальнейшего укрепления и расширения этой базы, но не мог правильно использовать и имеющуюся.

Глава пятая. ПЕРВЫЕ СТУДЕНТЫ И ПРОФЕССОРА МОСКОВСКОГО УНИВЕРСИТЕТА

Первые студенты

Дерзайте ныне ободренны

Раченьем вашим показать,

Что может собственных Платонов

И быстрых разумом Невтонов

Российская земля рождать.

М. В. Ломоносов

Чем ближе становилось открытие университета, тем все большую важность приобретал вопрос о его будущих студентах.

При анализе проекта университета уже было показано, что Ломоносов и Шувалов занимали в этом вопросе диаметрально противоположные позиции. В силу этого вопрос о наборе первых студентов приобретал еще большую остроту. Гимназия могла обеспечить университет студентами только через 3–4 года. Пока же единственным резервуаром, откуда университет мог почерпнуть первых студентов, была Славяно-греко-латинская академия в Москве и семинарии, существовавшие в целом ряде городов России. Правда, вся система преподавания в них была проникнута средневековой схоластикой и основывалась на всевозможных антинаучных теориях: Однако слушатели семинарий неплохо знали славянский и латинский языки, греческую и римскую литературу и арифметику. Они знакомились с русскими летописями и другими видами древнерусской книжности.

Основанная в