цементом и чёрным смоляным варом по всем правилам инженерного искусства. Возводили крепостную твердыню португальцы, знавшие толк в подобных сооружениях. Бронированные канонерки англичан с намертво привинченными артиллерийскими орудиями и французские плоскодонные бомбарды, подлетели к илистому берегу почти вплотную, и теперь настырно лупили из своих короткоствольных пушек по крепостным стенам, напоминая работящих дятлов, только со стальными клювами. Картечь осаждённых с гудящей яростью калечила штурмовиков, устремившихся на стены, очертя голову. Почти у всех у них на руках были железные перчатки с острыми крючьями. Лица многих были мокрыми от пота.

Из бойниц второго яруса вновь полыхнуло огнём, рвануло дымом. Цитадель свирепо огрызалась. Ядра шало, невообразимо рикошетили, ранили солдат с той и другой стороны. Грохотом и гулом прокатилась третья волна обстрела, и в дымной котловине укреплений стало нечем дышать. Закипела битва, выдернула смельчаков вперёд. Кровавой накипью затмила глаза. Многие из них брали штурмом Севастополь, кто-то выстрелил тогда, не целясь, и сразил наповал адмирала Нахимова, кто-то бросил гранату через бруствер, и от осколочных ранений скончалась сестра милосердия. Орудийное эхо билось в стенах крепости, падало вниз и мячиком подскакивало вверх — терялось в небе. Солдаты сами бинтовали свои раны. Много было нападавших англичан, много французов, но маньчжуров, защищавших крепость, было больше — тучи! Тяжкий орудийный грохот с перекатным гулом заглушал ружейную пальбу, звон сабель и вопли режущихся насмерть. Вверх безудержно карабкались отчаянные храбрецы. По большей части сикхи и пенджабцы. Солдаты, служившие в экспедиционных частях в Индии и спешно переброшенные в Китай, никак не принадлежали к зажиточным или хотя бы обеспеченным семействам Великобритании. Они проявляли чудеса храбрости, но это была храбрость висельников, которым объявили приговор. К вечеру юго-восточный фас крепости был основательно разрушен корабельной артиллерией союзников. Вздымая водяные столбы и шумящие каскады брызг, вокруг канонерок кучно ложились снаряды, но те продолжали безостановочно стрелять.

Дистанция, с которой били канонерки, не превышала трёхсот футов. Стреляли, не целясь, в упор. В появившиеся бреши хлынули морские пехотинцы — разбитные, бесшабашные парни, по разным причинам утратившие чувство дома. Они оторвались от своих корней, от тех далёких стран, в которых они некогда замыслили побег в далёкое, незнаемое и волнующее этой неизвестностью загадочное море, навеки разорвавшее невидимые путы их страстных и тоскующих сердец. Они были темны: в них въелась соль загара, угрюмы и отчаянны в бою. Клялись кровью Христа и дьявольски грешили. Мечтали лечь на дно и не желали помирать! Они знали один бой — насмерть, одно выстрел — наповал. От полдневного жара их губы потрескались, а лица шелушились. В глазах плясал огонь. Сражение внутри крепости превратилось в кровавую свалку. Двутавровые балки крепостных перекрытий ломались, как спички, двенадцатифунтовые снаряды корабельных орудий разносили их в щепы. Тюки прессованной соломы, бочки с водой, брёвна и тележные колёса, железные цепи и разлапистые якоря, изъеденные вековечной ржавчиной, ящики от снарядов и солдатские подсумки — всё полыхало, чадило, взлетало и рушилось на головы бойцов. В небе крутились горящие брёвна, рассыпались искры, зловещей тучей нависал пороховой дым. От капсюльного газа у канониров слезились глаза. И никому не было дела до того, что время от времени налетал лёгкий ветер, кипел, поплёскивал листвой прибрежный лес, сбегал к реке и окунался в воду. Ивняк тянул его к затонам, к камышам, к прогретым белым плёсам. К мирной жизни. В глубоких подвалах форта Дагу, в пороховых погребах, на земле и под землёй, люди продолжали убивать друг друга. Словно исполняли всеми проклятый кровавый церемониал.

Всю ночь и весь последующий день, крепостные рвы заваливались трупами солдат. И лишь когда в грохоте и пламени рушащихся бастионов стало нельзя разобрать, где кто? где защитники, где нападающие? — китайцы побежали...

Безымянная звезда царапнула чёрное небо, и мрачная громада крепости погрузилась во тьму.

Защитники форта Дагу даже не предполагали, что их сопротивление будет столь коротким и бесславным. Они приготовились умереть, не сдать своей опорной цитадели, а вышло так, что многие погибли при паническом бегстве из крепости.

— Раздраконили маньчжуров, — с явным сожалением в голосе сказал Игнатьев, крайне удручённый столь лёгкой победой союзников. — Того и жди, Цины признают своё поражение. Пойдут на любые уступки.

— Для нас это плохо? — спросил Баллюзен, плохо разбиравшийся в дипломатических тонкостях.

— Хуже быть не может.

Глава II

Когда на крепостные рвы, заваленные трупами солдат, стали слетаться вороны и чайки, а по бортам остывающих после боя кораблей заскользили отблески воды, играя волнистыми бликами, августовское солнце залило двор духовной миссии, и переводчик Попов, оставленный Игнатьевым в Пекине для особых поручений, задумчиво вышел на улицу. В его распоряжении были свобода действий, пистолет и тренированное тело. Он только что узнал от отца Гурия, что My Лань пропала. Это случилось три недели назад. Священник заподозрил неладное, когда отправлял почту в Шанхай: девушка обещала передать письмо для Игнатьева и не сдержала слово.

По рассказам её брата, она навестила его в училище, взяла книгу по истории России, пожелала достойно выдержать экзамен по Закону Божиему, и, как всегда, помахала ему с улицы рукой. Больше её никто не видел. Родители сообщили об её исчезновении в полицейский участок, но стражи порядка следов пропавшей не нашли. Начальник управы гражданских чинов и уголовных наказаний, хорошо знавший всю сложность подобных дел, сочувственно вздохнул: «Я думаю, — сказал он родителям девушки, — будет лучше, если вы о ней забудете. В Китае пропадают сотни, тысячи людей. Это какой-то рок. Проклятие нашей страны». Семья My Лань знала, что чиновник не лжёт. В стране идёт гражданская война: юг ополчился против севера. Кругом такая смута, что никому ни до чего. Люди пропадают, как тени в безлунную ночь. Девушек, вообще, воруют часто. Их отдают в дома терпимости, продают в рабство, увозят за тридевять земель. Иногда они нужны лишь для того, чтобы забеременеть и выносить ребёнка. Затем их умерщвляют. Отец Гурий сказал, что «если отец My Лань и её брат, как-то ещё держатся, крепятся, пытаются найти её следы, то мать совсем убита горем: плачет в голос, бьётся головой о стену. Все знают о её несчастье, все ей сочувствуют, но словами горю не поможешь. Смутное время, ужасное».

Размышляя о том, кто бы мог похитить девушку, Попов направился к русскому училищу и, пробираясь по узкой извилистой улочке, намечал план своих действий.

Дойдя до училища — одноэтажного здания из белого известняка, он первым делом обошёл его со всех сторон и наткнулся