Шрифт:
Закладка:
Полуденный зной слепил глаза, и рыбакам казалось, что горластые чайки садятся на воду по одной простой причине: кормиться солнечными крошками.
В Нагасаки фрегат простоял четверо суток, загрузил трюмы углём, обтянул такелаж, и первого июля вышел в море курсом на Бэйцан. К нему присоединился корвет "Боярин". Матросы с корвета "Посадник", который починял судовой двигатель, откровенно завидовали "боярам": кто ходил под парусами, не может жить на берегу. А "Посаднику" предстояло ещё торчать в японском доке месяца два.
Для усиления эскадры Лихачёв вызвал с Амура ещё один корвет и два клипера, надеясь, что под его началом будут восемь вымпелов. Он прекрасно знал, что амурские суда старой постройки, имеют множество поломок, а их судовые машины изношены так, как бывает подорвано здоровье у сибирских каторжан. Суда эти давно были мертвы для боевых походов, но всё ещё изображали из себя грозную силу, готовую в любой момент прийти на помощь русскому оружию. Может, он и не рискнул бы брать под своё командование старых морских «доходяг», но Игнатьев очень просил его об этом, будучи глубоко убеждённым в том, что количество вымпелов иной раз значит больше, нежели боевые качества судов. Если Игнатьев о чём и жалел, так это о том, что все суда были морскими, с большой осадкой, и не могли подходить близко к берегу. Они могли стоять на большом расстоянии и от крепости Дагу, и от Бэйцана, чем крайне затрудняли дипломатическую деятельность. «Будь у нас, как у англичан, одна или две канонерки, мы были бы куда манёвренней», — говорил он Лихачёву и тот сокрушённо вздыхал: — Чего нет, того нет».
Через два дня загремели якорные цепи — фрегат стал на рейде Бэйцана. Там уже стоял пароход "Хартфорд" под флагом Соединённых Штатов. На нём в Бэйцан прибыл Уард.
— Надо его проведать, — сказал Игнатьев Вульфу и отправился к американцу.
— Флаг поднимать? — поинтересовался Лихачёв, перевешиваясь с борта.
— Пока не надо, — ответил Николай, усаживаясь в шлюпку, — сначала понюхаю воздух, узнаю обстановку.
Несмотря на то, что его визит носил частный характер, на "Хартфорде" его приняли с должным почётом и произвели в его честь орудийный салют: ровно семнадцать выстрелов, как полномочному послу. Лихачёв тотчас распорядился ответить, и канониры «Светланы» семнадцать раз отскакивали от корабельных пушек, зажав уши руками.
Уард сообщил, что союзники планируют начать переброску своих войск в Бэйцан в течение ближайших двух недель.
— Затем из Шанхая прибудут послы.
— Ну что ж, — сказал Игнатьев, — пока война не началась, давайте хоть спокойно пообщаемся.
Он пригласил Уарда на фрегат и, спустя день, тот прибыл на "Светлану". Между экипажами установились дружеские отношения. У казаков появились американские консервы и хороший вирджинский табак.
— Вот так бы и дружить, не зная бед, — говорил Уард, раскуривая сигару. — Производить товары, торговать, обмениваться опытом друг с другом.
— Ездить в гости, — добавил Николай.
Они стояли на корме, плечом друг к другу. Уже истаивали облака, сгущались сумерки, стала видна Венера. Её слабый свет будил в душе неясную печаль, и следом навевал дремоту.
Берег темнел, погружался в залив, сливаясь с морем.
— Вон, видите, горит над нами созвездие Орион? — спросил Уарду замолчавшего Игнатьева. — Китайцы называют три самые яркие его звёзды человеческими именами, именем какого-то старика Чана и двух его детей, мальчика и девочки.
— А где же мать этих детей? — спросил Николай, запрокинув голову и глядя в небо.
— На другом берегу Небесной реки, Млечного пути по-нашему. Вон она, — указывал американец пальцем, — прямо напротив Ориона... это их мать, нежная блёсточка.
— Жаль, что не рядом.
— Судьба разделила.
Поздно ночью из Бэйцана прибыл Татаринов. Он рассказал, что знакомый китайский чиновник сообщил по секрету о новом распоряжении богдыхана: строго-настрого запретить кому бы то ни было иметь дело с русским посланником вплоть до окончания переговоров с европейцами.
— Что-то Цины осмелели, — нахмурился Игнатьев.
— Они очень храбры на словах, — ответил драгоман, — но на деле мы видим иное: любой шорох, любой звук со стороны союзников приводит их в трепет. Они явно трусят. Престол богдыхана колеблется. Народ начинает роптать.
— В чём причина?
— Положение народа с каждым днём ухудшается. Подвоз риса затруднён.
— Насколько я помню, — прищурился Николай, — Пекин снабжает рисом торговый дом "Россель и Ко", он что — банкрот?
— Да нет, — пожал плечами Татаринов. — Англосаксы перехватывают все лодки и джонки, гружёные рисом, и кормят им своих вояк. Цены на продовольствие растут, а серебро дешевеет. Мятежники опять сплотились и движутся на север целыми полчищами, десятками тысяч, как саранча, лютая и кровожадная, надеясь свергнуть династию Цинов и заменить её своей.
— Барон Гро говорил, что маньчжуры боятся их больше всего.
— Пуще огня. От европейцев они могут отделаться хитростью, а от повстанцев лишь силой.
— Какова численность маньчжурской армии?
— Под началом Сэн Вана, главнокомандующего правительственными войсками, насчитывается около шестидесяти тысяч солдат. В одной крепости Дагу их не менее двадцати тысяч.
— Они могут удержать союзников. Вполне, — сказал Игнатьев и распечатал письмо отца Гурия, переданное ему драгоманом.
«Трибунал внешних сношений, — писал архимандрит, — наотрез отказывается выдавать почту, которая будет приходить из Европы для русского посольства. А всё этот козёл Су Шунь, теперь он уже Нэй-у-фу-дашэнь и в страшной силе... Очень тяжело приходится... Китай обессилен теперь донельзя… Недовольных настоящим порядком было много и прежде, теперь же можно сосчитать довольных. О союзниках китайцы держатся того мнения, что они отъявленные плуты и мошенники».
— А что наши бумаги, которые я послал в Верховный совет? — спросил Николай, откладывая письмо отца Гурия и грустно сознавая, что весточки от Му Лань он снова не дождался.
— Китайцы их не приняли. Вернули по принадлежности.
— Ну что ж, придётся держаться союзников. За время своего пребывания в Шанхае, я вроде бы нашёл общий язык с генералом Монтобаном, и он просил меня посетить главную квартиру французской армии, расположившейся в Чифу.
Седьмого
