Лиммит толкнул дверь и уставился в темную безмолвную комнату. Коробка с одеждой, которую ему выдала Мэри, стояла в том же углу, и толстый слой пыли саваном покрывал ее. «Она ушла, – подумал он. – Как и все остальные».

Через дальнее окно падал слабый луч света, и когда Лиммит ступил в комнату, на фоне этого окна черным обрисовался мужской силуэт. Лиммит медленно направился к фигуре, выставив перед собой раскрытые ладони и готовясь принять пулю.

Но выстрела не последовало.

– Привет, Лиммит, – поздоровался мужчина.

Это был доктор Аддер.

Я подолгу сидел там. Или подолгу лежал. Смотря в какой позе меня оставляла старуха. Она кормила меня, вытирала рот и зад. Я не шевелился. Я превратился в неодушевленный предмет. Когда зрение прояснилось, я стал смотреть телевизор. Я его так много не смотрел, пожалуй, со времен детства в Ориндже. Старуха постоянно перекатывала и подталкивала мое непослушное тело в позу, из которой я мог бы смотреть на телеэкран; вероятно, ей казалось, что, раз уж мои глаза открыты, я этого так или иначе заслуживаю. Я лежал в одной и той же позе день-деньской, повернувшись к экрану, а старуха бродила по комнате между мусорных куч и что-то бормотала себе под нос. Иногда в моем поле зрения проплывала девушка. Казалось, ее привлекает телевизор, хотя я сразу отметил, что она слепа, а впоследствии узнал, что также глуха, нема и поражена в осязании. Лежа на боку, на гниющем диванчике, я наблюдал, как девушка опускается на колени, приникает ладонями и лицом к боковой панели корпуса, и ее слепые глаза смотрели в мои пустые. Я решил, что ей нравится слабое тепло, исходившее от ящика.

Я не спал, не думал, не вспоминал ничего. Я лежал или полусидел, прислоненный к подлокотнику, исполненный странного удовлетворения. На самом деле, конечно, не исполненный: из меня вытекло нечто огромное, и ощущал я лишь возникающий на его месте вакуум. Отсутствие этого «чего-то» наполняло меня умиротворением. Я прежде не осознавал, в какой заметной степени все мои действия определялись бушующей внутри бессловесной яростью – и какое глубокое воздействие оказывала внутренняя буря на мой облик. Ныне же мне достаточно было сделаться полой трубкой, ничем не заткнутой и не стесненной ни с какого конца, а телепередачи проходили через нее насквозь, подобно вязкой каше, которой меня кормила старуха.

Я жадно впитывал передачи. Дошло до того, что я утратил способность отличать одну от другой: они слились для меня в громадное единое существо, подобное медузе, поглотившей тысячи меньших организмов. Ропалии папы улыбались ропалиям мамы, а эти последние, в свой черед, – ропалиям деток, и все они сокращались, изгибались, лавировали среди повседневных занятий. Судя по взрывам истерического хохота, сопровождающим каждое движение, дела их были чрезвычайно забавны, но я воспринимал их чужестранцами, драматическими актерами, говорившими на неведомом мне языке. Ритуалы, одни и те же ритуалы – вот чем для меня это стало.

Затем в телевизоре появлялся Мокс. Я смотрел его передачи, как и любые другие. Прежние ненависть и презрение к нему исчезли. Более того, я попросту не отдавал себе отчета, что когда-то испытывал подобные чувства. Мокс бубнил и бубнил, голос его казался мне смазкой, растекающейся по телу. Порой он упоминал человека по имени «доктор Аддер». Я понимал, что между этим загадочным субъектом и мной присутствует некая связь, что он некогда занимал мое тело, лежащее на грязном диване в Крысином Городе, но теперь-то он исчез. Его вычистило из меня.

Я падал. Воспоминания понемногу возвращались, но ничего не изменяли. Схоронясь за пустым лицом, я снова и снова просматривал картины той ночи, наблюдал, как прыгают на меня и размываются тела, обращаясь в трупы. Неторопливо и обстоятельно, вдвое медленней реального, по Интерфейсу текла кровь. Всему этому виной был доктор Аддер, его металлическая рука, свисавшая рядом безвольно и мягко, неотличимая от естественной плоти. Она многое отняла у Аддера, сообразил я, фактически выскребла из меня бóльшую его часть. Кто же в таком случае я сам? Я задумался и продолжил падение. На диване, под наблюдением бормотуньи-старухи, слепой девчонки и счастливых лиц с телеэкрана.

Я видел, как на лице старого Бетрича растрескивается ошеломленное боязливое понимание, как оно исчезает в брызгах крови, лохмотьев тканей и осколках костей, как разлетаются жемчужинами зубы под ударом металлической руки доктора Аддера. Я смотрел, как ты продаешь оружие ему, Аддеру, то есть мне. Мы с ним все еще составляли одно, однако, падая, я ощущал, как он отделяется от меня. Голова Паццо взорвалась, растворилась в точке выстрела. Длинная вереница голых женщин проследовала под скальпелем доктора Аддера; они зависели и от него, и от наркотика АДР. Откровения сливались, подобно телепередачам, в единое бредовое видение о всепобеждающих соблазнах плоти.

И, недвижимый на койке в Крысином Городе, я продолжал падать. Когда не было еще Интерфейса, куда он мог бы прийти и творить… Где он покоился, закукленный в округе Ориндж, словно в опухоли… В ту пору в нем было больше от меня, чем от него, кем бы я ни являлся. Годы в медицинской академии проплывали передо мною в медленной, усыпляющей обратной перемотке. Затем я очутился в колледже Буэна-Мариконе: там меня несло вместе с рекой, я ничем не отличался от массы, и кровавое пятно, из которого впоследствии оформился зародыш доктора Аддера, таилось под кожей.

И один особенный день. Няня не заметила, что я, подобрав с пола ножницы, прокрался ей за спину. Пятно крови, ставшее впоследствии доктором Аддером, поднялось к поверхности, ему предстояло возникнуть всего через пару минут, и я, невидимый в ту пору, еще не прикрывал его. Не колеблясь, он вонзил ножницы ей в ногу, и кровь в замедленном повторе потекла на мальчишескую ручонку. Я же помедлил, не став втыкать ножницы; она успела развернуться, заметила меня, выхватила ножницы, пошикала на меня, и я с наивной искренностью пообещал, что впредь всегда буду хорошим мальчиком. Простой выбор между тем, что ты можешь сделать, и тем, чего они от тебя требуют; так оно всегда и начинается. Няня вышла из комнаты на здоровых, неповрежденных ногах, а кровавое пятно яростно вспыхнуло и пропало у меня внутри, проев дыру, которая вскоре затянулась без следа.

И тогда падение прекратилось. В нем больше не было нужды. В этот момент мы с ним полностью разделились; существовал теперь лишь один из