Шрифт:
Закладка:
– Именно в этом и был ваш план. Разве нет? Я думал, что Доминик Дин помогал вам планировать ограбление банка изнутри. Но на самом деле это была его жена.
– Просто для моего личного душевного спокойствия, – проговорил Пилигрим, глядя куда-то вдаль, – чего такого она сказала? Каким образом она себя выдала?
– Всё дело в оружии. Наган М1895 – советский большевистский револьвер. Я до сих пор понятия не имею, откуда он взялся, но это и не важно. Важно то, что он рассчитан на семь пуль. После гибели Доминика Дина выяснилось, что он всегда держал одну камеру в барабане пустой, опасаясь случайного выстрела. Карла Дин знала это, хотя продолжала утверждать, что о самом оружии ей ничего известно не было. Она никогда не держала револьвер в руках и даже не смотрела на него. И всё же она вскользь обмолвилась о «выпускании шести пуль в живого человека»[24]. Было бы естественно предположить, что раз это револьвер, в него по стандарту вмещается только шесть пуль. В таком случае Дин зарядил бы барабан пятью. И при нашем разговоре Карле было бы куда уместнее сказать «пять пуль». Но она сказала не так, она сказала «шесть». Она знала, что даже с одной пустой каморой в барабане было шесть пуль.
– Она могла оговориться, – не согласился Пилгрим. – Или вы могли неверно понять её слова.
– Да. Это верно. Вот почему это никогда не сработает как аргумент в суде. Но этого достаточно, чтобы доказать мне, что она солгала, сказав, что никогда прежде не держала в руках орудие убийства. И если она солгала даже об этом, о чем ещё она могла солгать? – Иббс сделал долгий хриплый вздох и продолжил: – С самого начала мне не давал покоя один вопрос. А именно: если Доминик Дин работал на вас, почему он велел сторожу Артуру Моррисону остаться на посту в ночь ограбления? Для злоумышленника было бы глупо воздвигать препятствия на пути собственного замысла – и в придачу подписывать смертный приговор бедному пожилому джентльмену. Поэтому я решил взглянуть на случившееся иначе: что, если Доминик Дин всё-таки не был причастен к ограблению? Но кто-то должен был быть. А если не он, то кто? И почему впоследствии ему было суждено погибнуть?
Если взглянуть на всё именно с этой точки зрения, в конце концов, дело оказывается не особенно сложным. В банке было несколько подозреваемых – Феликс Дрейвен, мисс Кэш и прочие, – но кто мог иметь доступ к личным бумагам Доминика Дина? Кто мог располагать информацией настолько конфиденциальной, что о ней не знали даже его коллеги? Кто мог неприметно вытягивать из него любые секреты, не вызывая при этом подозрений? Лишь один из подозреваемых подходит под это описание. Карла Дин. Я не уверен, связывало ли вас нечто личное. Быть может, Карла просто умелый манипулятор, хватающийся за любую подвернувшуюся возможность. Как бы то ни было, она искусная обманщица. Ей удалось выведать необходимую информацию у своего мужа, а затем передать всё вам и вашей банде. Вы в свою очередь использовали эту информацию для того, чтобы спланировать ограбление. Но вы с Карлой не предвидели одной вещи – параноидальной вспышки Доминика. Он знал свою жену лучше, чем ей казалось, и почувствовал неладное. Вот почему он попросил Моррисона остаться на посту в ту ночь. И нам всем прекрасно известно, что из этого вышло. Само собой, Доминик пришёл в ужас, когда его подозрения оказались небеспочвенны. Это спровоцировало внезапные перемены в его поведении, которые заметили его коллеги. Его супруга предала его, что повлекло за собой гибель бедняги Артура Моррисона. И с этого момента началась игра в кошки-мышки между мужем и женой. Он знал, что она предала его, а она знала, что он знал. Но Карла Дин оказалась безжалостной женщиной. Она не желала рисковать. Она провернула один из самых умелых трюков, которые мне доводилось видеть.
Это был в высшей мере безупречный двойной блеф. Убийство, за которое её никогда не осудят. Она застрелила своего мужа именно в тех обстоятельствах, в которых она и только она могла оказаться убийцей. Она знала, что будет арестована. Но она также была уверена, что обвинению никогда не удастся доказать её вину. Она выполнила грязную часть работы, а в том, чтобы посеять сомнения среди очевидцев, положилась на вас, мистер Пилгрим. Вы подкупили двоих, начиная с Миклоша Варги, распространившем слухи о неуловимом убийце, таинственном хромом человеке, которого на самом деле попросту не существовало. Вторым был куплен доктор Рэнсом. Им обоим заплатили за лжесвидетельствование о «Бойде Ремистоне», выдуманном человеке. С тем же успехом можно было бы искать убийцу по имени «Господин Никто». И всё же этот Господи Никто с успехом выполнил свою миссию. Два слова: разумное сомнение. Вам не было нужды доказывать её невиновность. Всё, что вам нужно было сделать, это спровоцировать неуверенность. Если бы вы создали достаточно отвлекающих факторов, присяжные бы попросту не смогли осудить её, не испытывая обоснованных колебаний. Даже если бы в глубине души они твёрдо знали, что она виновна, одной лишь вероятности ошибки было бы достаточно, чтобы вынести оправдательный приговор.
Присяжные, как и все мы, имеют врождённую склонность к тому, чтобы верить людям, утверждающим, будто они что-то видели, а не людям, утверждающим, что они не видели ничего. Несущественное невозможно подтвердить. Вот почему было достаточно подкупить только подлеца доктора Рэнсома и незадачливого Миклоша Варгу. Их обоюдные показания о появлении Бойда Ремистона были бы намного весомее множественных показаний свидетелей, готовых утверждать, что такого человека на ярмарке не было. На самом деле столь впечатляющая байка могла бы даже породить несколько ложных воспоминаний у остальных очевидцев.
Но это еще не всё. То, что было дальше – истинный расцвет гениальности. Кто-то – возможно, даже один из вас, джентльмены? – отправился в банк под видом этого «Бойда Ремистона», чтобы представиться мисс Кэш и нескольким её коллегам. Сперва мне показалось, что мисс Кэш и сама могла быть замешана в этом деле, но её всего-навсего обманули, как и всех нас. Выход убийцы на бис сделал иллюзию куда более правдоподобной. Иных целей не было. Вам нужно было только убедить всех вокруг, будто Бойд Ремистон существует.
Этот факт должен был обезоружить сторону обвинения. Заставить прессу задавать неудобные вопросы, на которые было бы нельзя ответить, потому что ответа на них
