обвинения невозможно составить точный хронометраж перемещения обвиняемого, а ведь именно это и позволило бы доказать искусственность представленного суду alibi. Там, где надо было проявить дотошность и внимание, главный обвинитель рассуждал общо, а там, где подробности ни на что не влияли и никому не были интересны, мистер Трейн пускался в мелочные уточнения. По этой причине читать его перекрёстные допросы просто тошнотворно.

По-настоящему чудовищно выглядит приглашение на роль судмедэксперта городского химика Дэйны Хэйса. Полнейшая некомпетентность прокурорских чинов в судебной медицине привела к тому, что они восприняли озвученную Хэйсом чепуху совершенно некритично. Ну ладно, они ничего не смыслили в медицине — по меркам того времени это простительно для юриста — но у них ведь даже не возникло мысли проконсультироваться по вопросу видовой принадлежности крови с настоящими врачами! Хэйс заявил, что сможет отличить кровь лошади от крови человека, и услышанное полностью удовлетворило сторону обвинения. Прокуроров не насторожил даже тот факт, что настоящие специалисты отказались высказываться в суде по данному вопросу. Что это — глупость? наивность? беспечность? самомнение?

Впрочем, обвинители оказались неспособны не только к анализу судебно-медицинских материалов. Трудно отделаться от ощущения, что господа Трейн и Мэй были не способны к аналитической работе в принципе. Похоже, для них было мучительно даже малейшее умственное напряжение. Взять в руки перо и просто методично выписать на бумаге хронометраж событий — кто, когда и где видел обвиняемого — являлось для этих титанов умственного труда непосильной задачей.

Допросы даже последних свидетелей защиты — Эбби, Энн, Дэниела Элли, не говоря уже о бакалейщике Ристине — прокуроры могли бы с толком использовать в своих интересах, разумеется, при условии внимательной работы с текстом. На их месте можно было бы задать множество крайне неприятных и опасных для защиты вопросов, основываясь только на утверждениях детей обвиняемого. Обвинение могло посеять обоснованные сомнения в правдивости показаний этих свидетелей. Например, сторона обвинения просто обязана была указать присяжным заседателям на то, что обвиняемого до 8 часов утра 6 ноября не видел никто, кроме его детей… которые, при этом противоречат друг другу!

Вместо этого Генеральный прокурор задавал каждому из допрашиваемых свой фирменный идиотский вопрос, связанный с тем, когда именно свидетель узнал об убийстве Абии Эллиса. И получал какой-то ответ… какой — неважно! Спрашивается, какая разница для обвинения, когда именно свидетель защиты узнал об убийстве потерпевшего — 7-го ноября… 8-го… или 9-го?!

Сторона обвинения перед началом перекрёстного допроса должна была брать небольшую паузу для обсуждения только что прослушанного заявления. Для этого рядом с прокурорами сидел специально приглашённый стенограф, который, в отличие от стенографа судебного, вёл собственные записи происходившего в суде. Перед допросом прокурор должен был в деталях восстановить в голове сказанное свидетелем, вычленить важнейшие моменты и обдумать, как лучше эти моменты надлежит оспорить. Вместо этого Генеральный прокурор работал «на слух», то есть обсуждал то, что сумел запомнить. А запоминал он, судя по всему, немногое.

В отличие от присяжных…

Поэтому господин Чарльз Трейн выходил на площадку перед жюри, многозначительно выставлял вперёд прокурорское брюхо с толстой золотой цепью на жилете и… вместо жёсткого, бескомпромиссного и разоблачительного перекрёстного допроса начиналось размазывание манной каши по тарелке. В футболе про похожие ситуации говорят «разбег на рубль, удар — на копейку».

Разумеется, присяжные заседатели видели провалы обвинения и понимали, насколько же выразительнее и ярче были адвокаты, острые на язык, ироничные, не боящиеся высмеивать даже судью.

В этом очерке уже подчёркивалось, что в ходе судебного процесса судья Уэллс не поддержал ни единого прошения защиты Левитта Элли. При этом все обращения Генерального прокурора находили полное понимание и всемерную поддержку судьи. Предвзятое отношение служителя Фемиды совершенно очевидно, и сам судья, похоже, не особенно его и скрывал. Наверное, он рассчитывал, что эта откровенная демонстрация симпатии и доверия стороне обвинения поможет отправить подсудимого на виселицу.

И тем примечательнее то обстоятельство, что присяжные всё равно посчитали необходимым оправдать Левитта Элли.

История эта представляется автору исключительно интересной, заслуживающей того, чтобы стряхнуть с неё пыль минувших десятилетий и подробно рассказать русскоязычному читателю. И дело тут не столько в детективном сюжете, который на самом деле довольно прост и «прочитывается» без особенных затруднений. Можно спорить о доказательной базе, приемлемости тех или иных улик и свидетельских показаний, но общая фабула довольно очевидна и особой таинственности не представляет.

В обвинении Левитта Элли в убийстве Абии Эллиса есть тот самый нерв, без которого всякое повествование на криминальную тему вырождается либо в желтушное смакование жестокости и извращений, либо в беспомощное по форме и сути изложение деталей. В этой истории, безусловно, есть и проблема нравственного выбора, и столкновение разных трактовок жизненной правды. Великий отечественный адвокат Плевако во время одного из своих выступлений произнёс простые слова, ставшие лозунгом целого поколения российской юридической школы: «Убивать нельзя!»

Действительно, убивать нельзя — этому преступлению нет оправдания, и не может быть искупления.

Но видя то, как Левитта Элли защищали его близкие и как много людей явилось в суд, преодолев долгий путь в десятки и сотни километров, только для того, чтобы свидетельствовать в его защиту, невольно задумываешься над тем, кто же именно в этой истории плох, а кто — хорош. Перед нами живой пример того, как драматично играет судьбой Случай, как бремя страстей ломает человеческую жизнь и как простые решения влекут непростые последствия.

1849 год. Таинственное исчезновение Джорджа Паркмена

Джордж Паркмен (George Parkman) пропал без вести как-то очень странно — посреди людного и шумного родного ему города Бостона, где его знал и узнавал если и не каждый житель, то уж через одного — точно! Произошло это в середине дня — самого обычного, будничного 23 ноября 1849 года, в пятницу.

Первой забила тревогу жена пропавшего — Элиза Агнес МакДонаг Паркмен (Eliza Agnes McDonough Parkman). За время своего брачного союза с Джорджем, который длился уже 33 года, она великолепно изучила характер мужа и его привычки. Одной из таких неизменных привычек, если угодно, ритуалом, являлся совместный обед Джорджа с женой и детьми — дочерью и сыном. Обед обычно подавался в четверть третьего пополудни [т. е. в 14:15], но Джордж приходил заблаговременно и обычно к 14 часам уже находился дома.

23 ноября в 2 часа пополудни он дома так и не