Шрифт:
Закладка:
— Ты же знаешь, я сей бесовской напиток не пью.
— Так ты скажи — отчего бесовской то. Молчишь? А коли молчишь, то стало бы меня не уважаешь. Брезгуешь угощением. Так что ли?
— Ты дурь то не говори!
— Тогда отведай. — с нажимом произнес Никита.
Собеседник поморщился.
Встретился с Демидовым взглядом.
Побуравили они друг друга недолго, но гость, увидев решимость нешуточную у Никиты, тяжело вздохнул и потянулся за заварным чайничком.
— Ты на палец заварки наливай в чашку. А потом кипяточку из самовара.
Тот нехотя послушался.
Сделал как просили.
И было потянулся к блюдцу, чтобы в него этот напиток вылить, но Демидов его остановил.
— Так нынче не делают. Обсвинячиться можно. Просто подуй и маленькими глоточками отпивай как я — сразу из чашечки. Вот. Да. Как? Это вкусно? Вкусно? Если скажешь, что нет, то ты будешь моим кровным врагом.
— Это лишнее, — усмехнулся собеседник и нехотя добавил: — Напиток действительно вкусный.
— А теперь немедленно вот это, — указал Никита на одно из лакомств в блюде, — немного. Большой кусок даст слишком сильный вкус, но если взять чуть-чуть…
Собеседник усмехнулся и отведал угощение.
Потом еще отхлебнул чая.
— Ну вот и ты перешел на темную сторону, — фыркнул Демидов от чего его визави чуть этим глотком чая не подавился. — Да шучу я, шучу. Видишь — ничего дурного не произошло. Вкусный напиток. Не более. А ты сколько шума вокруг этого развел? Будто тебя заставляют душу заложить самому Сатане.
— Шуточки у тебя…
— Да я что? Вот Алексей Петрович бывало что-нибудь скажешь, так хоть стой, хоть падай. При крайнем визите, я к нему захожу. Он уставший. Весь в бумагах. Да и я после долгой дороги. Ну он глянул на меня да возьми и скажи: ах, это ты, переходи уже на сторону зла, у нас есть печеньки.
— Что, прости? — захлопал глазами визави.
— Печеньки. — расплылся в улыбке Демидов. — И рукой указывает мне на вазочку. Откушал. Весьма необычные. С изюмом, но их сила в каком-то странном тесте. Изюм же только оттеняет вкус.
— И часто он так шутит?
— Так? Не часто. Но бывает. Он вообще уважает шутки-прибаутки. Хотя сам же от того и страдает иногда.
— С такими остротами сие не удивительно.
— Слышал ли, что Наталья Алексеевна, сестра царева, замуж поначалу не хотела?
— Как не слышать? О том всем было известно. Ведь клинья к ней многие подбивали.
— Вот. После того года, что Софью и многих иных побили, осталось Романовых всего трое — царь, сын его да сестра. Вот он и стал Наталью Алексеевну подбивать уже выйти замуж да детей нарожать. Ну сынок и пошутил тогда, на ушко ей шепнул, как отца смутить. Она и рада. Стала Петру Алексеевичу рассказывать, как негру хочет большую в мужья. Отвадила его тогда. Говорят, царь наш государь после того разговора крепко напился. Думал — она помешалась. Да только ненадолго отступил. И нашел он подход к сестре. Ну и ей стыдно стало за свой поступок.
— Шутничок… — фыркнул собеседник. — Вот уж точно бесенок.
— Ты думай, что говоришь, — резко посерьезнел Демидов.
— Так-то прозвище ему такое дали. Али не слышал? Он даже перед стрельцами не стал от него открещиваться.
— Коли головы лишиться не желаешь — забудь о нем.
— Неужто донесешь?
— Я — нет. Но ты ведь и не только мне ляпнуть такое можешь. А Ляксей Петрович он многоухий. Усвоил ли?
— Усвоил.
— Ну так вот. Слушай далее. С Натальей Алексеевной вышло все ладно. Отшутилась она. Брата смутила негрой. Он и отстал. А потом и не требовалось. Вот царевич и сам решил также.
— А ему зачем?
— Ну а то ты не знаешь? — оскалился сально Никита. — Он то хотел до брака хранить чистоту. Но… настояли. Да и сам слышал — слухи о нем дурные стали распускать. То о том, что он кормилицу свою пользует, то о том, что солдат.
— Голову тому болтуну уже сняли.
— Так ты ведаешь о том?
— Он и ко мне приходил. Подсобить уговаривал. Но в такую грязь я ввязываться не стал. А потом узнал, что исчез он. Словно и не было. Ну и, погодя, людишки его исчезли, через которых он по кабакам шепотки пускал. Тут великого ума не нужно, чтобы понять, чем его болтовня закончилось.
— Вот я и говорю — Алексей Петрович многоухий. Вы там даже промеж себя думайте, что сказывайте.
— Ну так и что? Пошутил Алексей Петрович. И дальше то что было? Неужто тех девок череньких ему под шутку и привезли?
— Ну тык. — оскалился Демидов. — Говорят, он поначалу даже не знал, как к ним подойти. Непривычно ж.
— Ему, я слышал, подсказали. — расплылся в пошлой улыбке собеседник. — Говорят, что все его горничные ныне брюхатые ходят.
— Сам видел. Так и есть.
— Как он только решился. Страшные же как черти.
— Не скажи. Кожа темная. От светло-коричневой, будто сильно загорелой, до почти что черной. Это — отпугивает. Но, ежели привыкнуть, ничего. В остальном ничего особенного. А некоторые ликом так и вообще — красавицы. Даром что худые.
— Худородные что ли?
— Не, просто худые. Мне шепнули, что царевич таких любит. С жира, говорит, одни болезни.
— Блажь все это.
— Блажь. — согласился Демидов. — Хотя, признаюсь, есть в них что-то… гибкие как кошки. Даже я грешным делом иной раз заглядывался.
— На отродье Хама? — фыркнул собеседник с пренебрежением.
— Нету в тебе люблю к людям… нету… Все у тебя плохие. Не по-христиански это.
— А за что их любить то?
— А за что вот так — с грязью мешать? Ты же их даже не видел. Кстати, по-русски уже маленько лопочут. Рассказывают всякое о жизни своей старой. Каждая, как оказалось, не простая. Все дворянки, ежели по-нашему. А парочка так и вообще из семьей, народе наших боярских.
— Брешешь!
— Вот те крест! — перекрестился Демидов. — Сам не поверил. Но царевич пояснил — они не огрубели, особенно руками, только от того, что тяжелым трудом не занимались. И невинность сохранили по той же причине.
— Чудны дела твои, Господи.
— Это я к тебе чего говорю? Помнишь, ты сказывал про слухи — де, царевич, нашего человека не любит, даже баб себе каких-то бесовских взял?
— Помню. Да и сейчас о том поговаривают. Хотя после истории с тем болтуном заупокойным — осторожнее. Голова-то она одна. Если ее снимут даже просто на подержать, а потом обратно приложат — легче не станет.
— Так вот — знай, то не от умысла, а от шутки.
— Я бы на его месте после такой шутки рот на замке держал.
— У всех есть свои недостатки, — улыбнулся Демидов. — Алексей Петрович в тот разговор наш сказал — де, шутка она жизнь продлевает. И не было бы счастья, да несчастье помогло. Девки то ладные, по его вкусу — самое то. Да и родичи у них есть. Через которых он африканскую торговлю вести мыслит. И детишек своих от этих туда поставить.
— Дошутится он… ой дошутится… — покачал головой собеседник, но уже беззлобно, скорее соболезненно.
— Знал бы ты, сколько он трудится, — махнул рукой Никита. — Без шутки — давно бы слег.
— Ты позвал то меня чего? Шутки обсуждать?
— Люди мне твои нужны.
— Вот так просто?
— Просто да не так. Тридцать тысяч пудов в день в Перми ныне льют чугуна. И то ли еще будет. Его едва успевают вывозить. Да еще и шведский покупается. Там поменьше будет, но тоже убедительно.
— И что ты от меня хочешь?
— Сейчас царевич только государевыми полками строит чугунную дорогу от Перми до Москвы. Но их не так много. И других им дел хватает. А чугуна много. И в Перми ныне под открытым небом рельсы складывают. Ибо делают их много больше, чем в дело идет.
— Что ты от меня-то хочешь? — с раздражением спросил собеседник.
— Чтобы твои люди занялись строительством чугунной дороги.
— Алексей Петрович попросил?
— То мой интерес.
— Какой именно дороги?
— Да от Тулы до Москвы и от Тулы к югу — до Иван-озера. А опосля на Белгород и Курск.
— И в чем твой интерес?
— Через Каширские заводы ее положить. Железо мне дешевле и проще возить станет. Да под Москвой ныне торф добывают. Много. А мне топлива надобно — сколько не дай, все уйдет.
— А к Иван-озеру чего тянешься?
— Так чего уж? К Дону товары возить дело славное. Да и оттуда. Я от Алексея Петровича слышал, что там — по нижнему Дону залежи угля каменного. Много. Очень много. А под землями Курскими и Белгородскими руды железной богато. Достать ее не просто. Но… — Никита Демидов
