которых она потеряла еще на первом этапе распада, когда перестал существовать Варшавский пакт. Она принялась искать в единственном направлении, где имело смысл.

Вам известно, в каком: на Юго-Востоке. И нашла. И то, и другое. Нашла даже больше, чем искала. Началось с Ирана, а чем завершается — вы сейчас и сами видите результаты невооруженным глазом.

— Полно, — усомнился советник. — Так ли все хорошо на самом деле?..

Слушать их было скучно: все, что они там обсасывали, было давным-давно известно любому, кого это интересовало. И тем не менее такие прописные истины придется пережевывать еще не год и не два. Запад — и американцы прежде всего — никогда ни черта не понимали в русских делах. Боюсь, что даже татарское нашествие вольно или невольно представлялось им чем-то вроде войны с индейцами, потому что в их подкорке других критериев для сравнения просто не существовало. А трагические «тридцать седьмые» сравнивались с порой маккартизма; как говорится — господин учитель, я хотел бы иметь ваши заботы. Вот почему они не в состоянии — да и не хотят — понять основную и истинную причину смены румбов. Еще Нашествие обручило нас с Азией; и все последующие столетия мы лишь то и делали, что убегали от Востока — а он не гнался, он просто не отпускал. Еще в начале века Россия выглядела утесом на берегу океана — бурного океана, который, ни на миг не стихая, все подтачивал и подмывал основание кряжа, южное основание, на котором и покоилось величие России, ее фундаментальность. Океан ислама. Можно было, конечно, строить какие-то дамбы и волноломы — но такие полумеры давали разве что моральное удовлетворение, и очень ненадолго. Опасность колоссального, воистину рокового оползня росла. И не исключено, Европа ждала, когда он произойдет: тогда то, что осталось бы от России, можно было бы принять в Европу без всяких опасений — и на самом деле оказалось бы всего лишь окраиной, никак не более. Убежать от судьбы было некуда: куда ни устремись, Россию с собой не унесешь…

И оставалось лишь одно: повернуть и идти навстречу. Не для того, чтобы сокрушить — это исключалось, — но чтобы утихомирить океан, перестав быть для него неприступным. Тем более что пучина была богата упитанными золотыми рыбками…

Нет иностранцу такая информация была ни к нему — хотя бы по той причине, что у Штатов никогда не было внешних границ с исламским миром.

Правда, теперь возникали внутренние — но это уже их проблема.

Те двое все еще болтали. Или то было не одно лишь сотрясение воздуха?

— …Я изложил вам, советник, все обстоятельства, определившие развитие событий.

— Знаете, — сказал советник, покачивая головой и при этом как бы невзначай скользнув взглядом по моей фигуре, — если все заключается лишь в том, чтобы помешать Соединенным Штатам контролировать мировое движение нефти, то ваша игра заранее проиграна. Да и вообще… когда планы строятся на одном человеке, они могут рухнуть в любой миг: человек уязвим, не так ли? Даже и ваш экзотический претендент…

Говоря это, советник снова стрельнул взглядом по диагонали — то есть в сторону пальмы, что разделяла нас. Я внутренне ухмыльнулся. Браво, старик. Спасибо за ненавязчивое предупреждение.

Но тут мне пришлось отвлечься от роли непрошеного слушателя. Потому что, в очередной раз окинув взглядом доступное ему пространство — а устроился я удачно, и виден был почти весь зал, — я обнаружил, что известный мне американец, к разговору с которым я внутренне готовился, утратил, похоже, надежду отыскать меня и нашел себе другого собеседника, а именно — Липсиса. Естественно, слышать их я не мог; попытался читать по губам — но когда говорят по-английски, меня нередко ожидает фиаско. Неподалеку от них все тот же суетливый официант с подносом застыл, как бы выбирая новый маршрут. Он их наверняка слышал.

Ну что же, спасибо, произнес я мысленно. Часть информации, ради которой я и пришел сюда, передана и мною получена. Их операция утверждена и начата. Значит, я действительно приехал вовремя. Будет много сенсаций.

Есть над чем подумать. Теперь хорошо было бы удалиться в благостную тишину гостиничного номера. Но главные дела на этом приеме у меня еще не сделаны. Терпеливо жду, как и рекомендовал мой иранский друг. Его я, кстати, тоже больше не вижу «между здесь», как говорилось в старом анекдоте. Уверен, что он сейчас докладывает шейху…

Но эта мысль оказалась ошибочной. Потому что не успела она завершиться точкой, как сам шейх Абу Мансур появился в зале.

Он неторопливо, как и диктовал его статус, спустился по лестнице со второго этажа. Не один, разумеется; ему невместно находиться в одиночестве. Но кроме лиц, которым положено не отрываться от него более чем на метр-другой, в окружении шейха находился человек, которому там вроде бы совершенно не полагалось пребывать: экс-каперанг Игорь Седов, он же — частное лицо Изя Липсис, двоеподданный гражданин. Добился-таки аудиенции. Любопытно: с каким результатом?

Какие-то предположения можно было сделать, уже внимательно поглядев на их лица. Шейх Абу Мансур был серьезен, губы его выражали некоторое неудовольствие с едва уловимой примесью презрения; и хотя Изя, державшийся на полшага сзади, продолжал усердно шевелить губами, шейх ни на миллиметр не поворачивал головы в его сторону, и нельзя было сказать — слышит ли он его вообще. Что касается Изи, то мина его была скорее лимонно-кислой, чем какой-либо другой. Иными словами, результат был если не налицо, то, во всяком случае, на лицах.

Так-то оно так; но и шейх, и Липсис были людьми весьма опытными. Так что усердно показываемое ими отчуждение на самом деле могло свидетельствовать как раз о противоположном. Вот если бы они ласково улыбались друг другу — это говорило бы о провале переговоров. А такая вот мрачность на глазах у десятков заинтересованных дипломатов, журналистов, разведчиков и прочих наводит скорее на противоположные выводы. Очень интересно…

Еще не успев ступить на пол, шейх Абу Мансур медленно повел взглядом влево; то есть в моем направлении. Увидел меня. Я немедленно тронулся навстречу ему. Он слегка кивнул. И, сойдя с лестницы, повернул направо — в сторону личных апартаментов посла, куда никого не приглашали, поскольку территория эта для участников приема не предназначалась.

Однако к шейху запрет, разумеется, не относился; он беспрепятственно скрылся за двустворчатой дверью.

Я осторожно встал, чтобы не побеспокоить говорунов. Изя оказался на пути; я отрицательно качнул головой, чтобы он не вздумал заговорить со мной. Но он даже не удостоил меня взгляда — мы