Шрифт:
Закладка:
Однако от кого именно исходил предназначенный мне привет, мгновенно сообразить было трудно. Ясно было лишь, что послание было не московским, стрелок не чувствовал себя дома: московские, вообще российские профессионалы действовали бы куда нахрапистее и наглее, подошли бы вплотную и в упор всадили несколько пуль в грудь и голову.
Так они действовали и полсотни лет назад, когда бизнес заказного убийства расцвел на Руси; с тех пор не произошло ничего такого, что заставило бы их сменить методику.
Нет, киллер был здесь, вероятно, еще более чужим, чем я. Но целился именно в меня, знал, где я нахожусь нынче вечером, и терпеливо ждал.
Именно меня — потому что я был едва ли не единственным, кто прибыл сюда без машины и в одиночку, не в компании. Ну что же: да здравствуют хреновые московские тротуары, и сейчас, в середине века, все еще разрушающиеся быстрее, чем их успевают ремонтировать, и тем дающие постоянный кусок хлеба немалому количеству людей, кидающих асфальт на мокрый грунт.
Я лежал, и мне было, откровенно говоря, не очень уютно. Меня заботила сохранность сразу двух вещей: собственного организма, разумеется, и той информации, которая сию минуту находилась еще не в самом надежном и портативном хранилище — не в моей памяти, — но на диске. Осторожно шевельнувшись, я нащупал его; к счастью, при падении с диском — насколько можно было предположить — ничего плохого не произошло. Нет, конечно, стрелял не местный деятель. Местный, может быть, даже воспользовался бы автоматом, не стал бы выпендриваться и стрелять одиночным, излишне полагаясь на свое искусство. Ну а если это приезжий наемник, то он уже не будет проверять результат: ему необходимо скрыться никак не меньше, чем мне, даже куда больше: за мною хоть не гонятся. К тому же — пришло мне в оставшуюся непродырявленной голову — у него ведь есть все основания полагать, что работа им сделана успешно: я упал практически одновременно с выстрелом, разница была наверняка в сотые доли секунды, а такую разницу человек своими органами чувств определить не может. И для него картина могла выглядеть так: он выстрелил, я с ходу упал без единого слова или хотя бы стона. Значит, я был поражен насмерть. Сделав такое заключение, автор выстрела должен был незамедлительно покинуть место события, к тому же успев услышать, как к нему приближается тот, кто затем кинулся ему вдогонку.
Построив такое рассуждение, я решил, что загораю уже вполне достаточно и пора домой — баиньки. Я прополз еще метров двадцать в направлении Кольца, облегчая дворнику его утреннюю работу; потом, миновав дом и оказавшись рядом с газончиком, перекатился на него, еще немного выждал и осторожно поднялся. Отряхнулся, отлично понимая, что это лишь жалкая полумера: мой таксидо требовал сейчас химической чистки, никак не менее. Впрочем, в ближай шие два дня он мне не понадобится в любом случае. Правда, сейчас на Кольце, при ярком свете ртутны ламп, я буду выглядеть не самым презентабельным образом и невольно привлеку к себе внимание — особенно теперь, когда в Москве, в связи с визитом шейха, все специальные службы суетились, как наскипидаренные. И не зря суетились, подумал я. У кого-то имеются очень серьезные творческие замыслы на ближайшее время, и дело тут, конечно, не в шейхе, да и сам визит этот — лишь пробный камень перед другим прибытием сюда, прибытием лица гораздо более значительного, лица, которое намерено войти в анналы истории — и скорее всего войдет. Так или иначе, меня могут задержать — просто для выяснения. Отпустят, конечно, быстро, но сейчас мне меньше всего нужно общение с милицией, не говоря уже о потере времени. Кроме того, необходимо сохранить полученный мною диск, не допуская, чтобы кто-либо заподозрил о его существовании, будь то даже лучший друг.
Вдруг я решил, что на Кольце сейчас мог оказаться мой неизвестный доброжелатель с глушителем. Он мог просто так, для уверенности, какое-то время контролировать выход из переулка, чтобы уж окончательно успокоиться на мой и на свой счет. Нет, на Кольцо сейчас выходить никак не следовало.
Эта мысль не смущала. Район издавна был мне хорошо известен не только со стороны фасадов, но и дворов, черных ходов, мусорников и перелазов.
Конечно, многое, как я уже убедился, изменилось в Москве за время моего отсутствия; однако же градостроительные перемены происходят прежде всего и главным образом со стороны улиц и фасадов; дворовые микроструктуры изменяются значительно медленнее. Так что с газончика я даже не стал возвращаться на тротуар; напротив, пересек наискось насаждение, прошел вдоль задней стороны дома, мимо плотного ряда замерших на ночь машин. Несколько мгновений колебался, решая — не воспользоваться ли какой-нибудь из них. Технология угона даже хорошо защищенной машины была мне известна давно и досконально. Я иногда, расслабившись, позволяю себе даже удивиться — чего я только не умею, включая то, о чем порядочному человеку и гражданину даже и догадываться не следовало бы. Угон машины был не самым крутым из этих навыков, нет, далеко не самым… Но почему-то я не стал трогать чужие автомобили, просто потому, может быть, что это была Москва, и мне не хотелось здесь… А впрочем, не знаю — почему. Не захотелось — и все. Пошел задами пешком, в неприметном месте вышел на всегда малолюдную Плющи-ху, а далее по тихому Ростовскому переулку выбрался к Бородинскому мосту, по которому лихо катил на такси не далее как сегодня утром. Там я предельно напрягся: мосты принадлежат к сооружениям, наиболее удобным для того, чтобы отделываться от нежелательных людей. Но все прошло благополучно, и, пересекши реку, я наконец почувствовал себя почти дома. В «Рэдисон» на всякий случай я проник через один из служебных входов. Он
