холодный каменный пол за спиной, я сидел и смотрел на эти рисунки, погрузившись в размышления о своем прадедушке, о тех месяцах, которые он провел в одной из этих камер, похожих на клетки, о том, как ему удалось выжить и написать свою историю. Мне не просто хотелось знать, что было дальше, я хотел знать все об этом человеке, который вдруг стал для меня невероятно важен и дорог.

51

Когда мы встретились с Александрой за ужином, я еще не пришел в себя после посещения «Ле Мураты», как будто сам недавно отбыл тюремный срок. Выбранный ей ресторан не был дорогим и шикарным, а она, кажется, была в хорошем настроении. Она спросила, не отменил ли я свою поездку в Париж, я ответил, что нет; у меня была назначена встреча в Лувре, а кроме того, я запланировал еще один визит, неоговоренный.

Аликс сказала «хорошо», хотя и без особого энтузиазма. Я пообещал, что скоро вернусь, и она еще раз сказала «хорошо». Затем она стала расспрашивать, что за знакомый у меня в Париже, и я насочинял с три короба.

Десерт и кофе мы не стали брать. Мне хотелось поскорее уйти, но я не был уверен, что Александра согласится уйти вместе, и не решался это предложить, поэтому испытал облегчение, услышав ее вопрос:

– К тебе или ко мне?

– К тебе, – предложил я. – У меня просто помойка.

Она сказала, что ее это не смущает. А меня смущает, ответил я честно.

Александра жила на третьем этаже, в старом здании недалеко от Сан-Лоренцо. Квартира ее была симпатичной, но без особой роскоши, и меня это порадовало. Она провела для меня экскурсию по своей квартире, похваставшись голубой плиткой на полу кухни и маленьким балконом с кованым ограждением. Мы вышли на балкон и несколько минут любовались видом на ярко освещенный Кафедральный собор на фоне темного неба. Потом я притянул ее к себе. Аликс ответила неожиданно страстным, едва ли не отчаянным поцелуем. Мы долго стояли так, практически не отрываясь друг от друга, а потом она повела меня в спальню.

Секс был таким же страстным. Я, как мог, пытался продлить его, но не удержался, и все кончилось слишком быстро. Потом мы лежали на кровати молча. Александра встала, чтобы взять бокал вина, и когда я смотрел, как она уходит, мне казалось, что она вот-вот сорвется на бег.

На столике у кровати стояла фотография в рамочке: маленькая девочка, очевидно, сама Александра, а рядом ее мать, которую я узнал по портрету в медальоне.

– Это ты с мамой? Хорошая фотография, – заметил я, когда Аликс вернулась.

Она кивнула, чуть улыбнувшись. Видя, что она хочет что-то сказать, но не решается, я спросил, в чем проблема.

– Мама, она… больна. То есть не болеет, а… – она замолчала и встряхнула головой. – Да ладно… Не бери в голову.

– Ладно так ладно, – сказал я, – ты не обязана рассказывать, если не хочется.

– Хочется, – произнесла она, помолчав, потом сделала глоток вина – бокал дрожал в ее руке – и заговорила быстро, словно боялась, что если не выпалит это немедленно, то не скажет никогда.

– Она всегда была ранимой, но доброй и замечательной. Врачи сначала не могли понять, что с ней – депрессия или паническая атака. А потом поставили диагноз – ранняя деменция. Беда в том, что ей уже не станет лучше, только хуже.

– Сочувствую. А что отец?

– Он… исчез с горизонта после развода. По-моему, я тебе говорила. – Аликс перевела дыхание. – Сейчас она в хорошей клинике. Это дорого стоит, но ничего не поделаешь. Ей всего пятьдесят шесть – и это плохо… потому что становится все хуже. Какое-то время я пыталась ухаживать за ней сама, привезла ее в свою квартиру, даже наняла сиделку, но это оказалось мне не по силам. Мама по полночи не спала, плакала или бродила как неприкаянная, и я не спала вместе с ней, старалась успокоить, а потом весь день сама не могла работать.

В ее глазах стояли слезы. Я обнял ее, молча, чтобы дать ей выговориться.

– После ее второй попытки самоубийства – сначала таблетками, потом бритвой, – она судорожно вдохнула, – доктора посоветовали поместить ее куда-нибудь, где за ней будет постоянный присмотр. Просто ничего другого…

Александра снова глубоко вздохнула.

– Извини…

– Тебе не в чем себя винить.

– Стыдно просто. – Она взяла со столика салфетку и приложила к глазам. – Зачем я гружу тебя всем этим?

– А ты не стыдись. Будь уверена, мне можно рассказывать все.

– Вообще-то, я не плакса, – сказала она, шмыгая. – Не понимаю, что это со мной.

– А мне покажи мультик про Бэмби – через три минуты буду рыдать как ребенок.

– Так я и поверила! – Она все-таки улыбнулась, потом провела пальцем по моей татуировке. – Суровый мистер Килл Ван Калл.

– Не такой уж и суровый. – Я обнял ее. Мне действительно хотелось утешить ее, заботиться о ней, оберегать. Я сочувствовал ей, жалел ее мать, но мне было приятно, что Аликс мне доверилась. До сих пор я не знал, какой бывает любовь, и впервые в жизни подумал, что это, должно быть, она – и мне не хотелось лишиться этого чувства, не хотелось потерять Александру. Я готов был сказать: я помогу тебе, когда мы вернемся в Нью-Йорк. Помогу выхаживать мать, помогу во всем. Но я побоялся ее отпугнуть, и поэтому сказал только: «Все будет хорошо».

В ту ночь Александра спала очень беспокойно, и я несколько раз просыпался, когда она сильно вздрагивала или начинала что-то бормотать. Очевидно, ее мучили дурные сны. Я гладил ее лоб, приговаривая: «ш-ш» – и она на какое-то время успокаивалась – до следующего кошмара.

Утром я встал рано, стараясь не разбудить Аликс, и уже одевшись и собравшись, перед уходом поцеловал ее на прощанье.

– Куда ты уходишь? – спросила она, приподняв голову с подушки.

– В Париж, помнишь? Вернусь через пару дней.

– А-а… хорошо. – Она притянула меня к себе и поцеловала еще раз, сильно и страстно, потом резко оттолкнула и, крикнув: «Иди!» – закрылась одеялом и уткнулась лицом в подушку.

52

Александра быстро оделась и начала застилать постель. Взяв подушку, она поднесла ее к лицу: наволочка сохранила запах Люка. Она была и рада, что он ушел, и в то же время это было невыносимо. Черт возьми, она на такое не подписывалась. Отложив подушку, она взяла со столика фотографию, которую повсюду возила с собой. Здесь она была с мамой – такой, какой она ее помнила, с той