под небосводом. Они сделали это не из жалости и не ради спасения собственных душ, а для спасения рода и служения вермилиону. И граф Дезидерио, пусть и наполовину и обезумевший от боли после потери сыновей, тоже сделал то, что должен был.

И я в очередной раз ответствую, что отвергаю свидетельство угольщика Амаури, в настоящее время единственного наследника своего дома и владельца значительного земельного надела, который передали ему братья, дабы спасти семейное состояние от алчности сего трибунала, чтоб не досталось оно вам после их смерти, как и весь остальной скарб и прочее имущество, принадлежащие еретикам. Потому братья угольщика предпочли лишить себя наследства и добровольно отдать ему овец и прочий скот, все наделы в лугах, на пастбищах и пашнях, чем привести свой род к полному разорению, ибо разве в момент сильнейшего гнева мы не говорим: пусть ваш дом падет и земля быльем порастет? Так вот, именно надежду на сохранение дома сейчас питают родственники угольщика Амаури, злодея, насильника и доносчика на вашей службе. Он же, несмотря на свои бесчисленные злодеяния, с истинно братским рвением посылает своим томящимся в ваших застенках родственникам-еретикам хлеб и молоко, будто еще сомневается в итогах сего расследования и, греша воистину странным простодушием, не теряет надежды, что они вернутся домой живыми и здоровыми, пусть и покалеченными вашими иглами и щипцами. Но так как вы больше не хотите слушать о горбуне Амаури, лжеце и нечестивце, я скажу вам, что старейшины оказались такими же доверчивыми, как и он, когда много лет назад понадеялись, что осквернят перед королем Эфраимом лишь частицу своей души, но спасут все остальное. Ибо за первым предательством последовало очередное. Таким образом, мы приближаемся к тайне, которую и вынюхивал ваш милый собрат Рикельмо, расспрашивая старых баб отнюдь не об их обыденных грехах, но убеждая их уговорами и угрозами обратиться памятью ко временам, наступившим вскоре после кровавой смуты, начавшейся на Тимори, пока, наконец, не зародились в нем эти странные и в корне лживые подозрения, которые, как полагаете вы, и привели к его смерти.

Записано со слов женщины, именуемой Ла Веккья, и по прочтении подтверждено ею как истина, сказанная ею под присягой и записанная без искажений, ошибок и вымысла.

Засвидетельствовано доктором Аббандонато ди Сан-Челесте, епископом сего трибунала.

XXI

В деревне Чинабро в приходе Сангреале, в тайном зале трибунала, в среду, двадцать восьмого дня октября месяца, в будний день, в шесть часов утра, доктор Аббандонато ди Сан-Челесте приказал привести из тайной тюрьмы женщину, именуемую Ла Веккья, что и было сделано, и она предстала перед судом. Из-за недуга инквизитора Унги ди Варано, согласно инструкции, была допрошена только в присутствии магистра Манко и его помощников, верных слуг сего трибунала, долго отказывалась говорить, ссылаясь на большую слабость и вызванное ею помутнение рассудка.

Я ответствую, что не следила за шагами вашего собрата Рикельмо и не знаю, из каких слов он привык сплетать свои вопросы, дабы завоевать доверие собеседников и ловко докопаться до сути дела, как это принято у вас, монахов в сандалиях. С самого начала он показался мне излишне хитрым. Он ничем не походил на тех добрых простачков, что в приморских деревнях отпускали мне грехи за кусочек жирной ветчины. Поверьте, я видела их немало и знаю, какой ложью является их босоногое смирение. В сущности, они прокладывают дорогу и собирают вести для таких, как вы, и в итоге, когда наконец вы появляетесь в деревне, вы без промедления разжигаете свои костры, выставляете свои тиски, зажимы и веревки, уже хорошо зная, какие вопросы кому задавать и кому разодрать кожу. Бедные глупцы, мы сами навлекаем на себя беды, когда, потеряв бдительность от вина и танцев, нашептываем пару слов на ухо не в меру пьющему монаху, который вместе со всеми не отлипает от кувшина и охотно щупает девиц в танце. Полагаю, именно таким лазутчиком сюда прислали бедного падре Фелипе, который, впрочем, оказался для подобного задания слишком глуп. Он умирал от страха, едва оказывался среди еретиков, и неумело скрывал за пьянством и похабными шутками свое отвращение. Даже когда связался с местной женщиной, поддавшись природной слабости, он оставался для нас чужим, потому что мы, люди гор, привыкли полагаться друг на друга, а слабости и пороки не пробуждают в нас сочувствия, а лишь наполняют презрением. Вероятно, потому нас называют народом гордым, строгим и скрытным, с давних времен привыкшим бережно охранять свои секреты; и это правда, синьор, ибо тайны нужно постоянно блюсти и заботиться о них, как о детях, пока, как дети, они не созреют и не отнимут у нас все.

Я ответствую далее, что падре Фелипе мало что успел узнать о нас, в чем сам наверняка вам уже признался, несмотря на то что, как клещ, вонзился в кожу деревни. Между тем ваш собрат Рикельмо, в отличие от разжиревшего священника, никого не обманывал, что будет-де здесь нам покровителем и братом. С самого начала он предстал судьей, столь же непримиримым, суровым и молчаливым, как старейшины, когда по воле графа Дезидерио они управляли Интестини и следили, чтобы коловороты не замирали и не иссыхал источник вермилиона. А еще я думаю, что ваш собрат нарочно уподобился им, чтобы выглядеть внушительным и вызывать страх. Он не принял гостеприимства, предложенного ему падре Фелипе, а поселился в заброшенном доме старого Тарсо, в прошлом кузнечных дел мастера и надзирателя шахт. И хотя ваш собрат был на добрые полвека моложе кузнеца, вскоре он стал напоминать его и осанкой, и одеждой. В сумерках мы видели его во дворе в потертом домотканом плаще и сандалиях на босу ногу. Нам тогда казалось, что это старый Тарсо чудом выбрался из могилы, ибо Рикельмо проявлял в движениях ту же степенность. Но поверьте, это сходство наполняло нас еще большим страхом, ибо мы понимали, что это человек совершенно иного рода, нежели падре Фелипе.

Подтверждаю, что с самого начала мы догадывались о цели инквизитора Рикельмо, когда он бродил между четырьмя деревнями просветленных с легкостью человека гор и не отклонялся ни на йоту с пути, несмотря на то что под благодетельным покровительством наместника Липпи ди Спина вся эта местность была отдана во власть хищных животных и грабителей. Как вы знаете, в последний год замок лишился стражи, а также большой части юношей и мужчин в расцвете сил, отправившихся в гроты Ла Вольпе или в