Шрифт:
Закладка:
Я так притворялся в течение всего года, пока был здесь заключен.
Фримен казалось, считал, что Агньюс был хорош для меня. Он написал в своих заметках 7 июня 1963 года: “Говард находится в Агньюсе уже около 3 месяцев. Он довольно хорошо адаптировался к больнице”. Я полагаю, это значило, что я не пытался убить себя или кого-то другого. Я не помню, чтобы видел его в Агньюсе, так что я не знаю, как он все узнал, если только Лу не докладывала — а она тоже меня не посещала. Для него, оставить меня в Агньюс и держать там было лучшее в мире решение для меня.
А потом, совершенно неожиданно, все закончилось. Однажды утром пришло сообщение, что я покидаю Агньюс. Меня отправляют в место под названием Ранчо Линда.
Школа Ранчо Линда располагалась на холмах к востоку от города Сан-Хосе. Она была окружена фруктовыми садами и разбавлялась эвкалиптовыми деревьями, с нее открывался вид на город Сан-Хосе и на всю долину Санта-Клары. Ранчо Линда занимала двенадцать акров земли, и была построена в таком же низком бунгало стиле, как и моя начальная и средняя школы. Здесь были классы, спальни, столовые, игровые зоны и бассейн. Это было частное учреждение, и оно работало менее года, когда я попал туда.
Ранчо Линда была задумана как “резиденционный центр для специального образования”, согласно брошюрам, рекламирующим это место. Она была “спроектирована для удовлетворения специальных образовательных потребностей детей и подростков, страдающих умственными и эмоциональными отклонениями” и предназначалась для решения “образовательных, социальных и эмоциональных проблем, влияющих на учебный процесс”. Школа предлагала “круглосуточный контролируемый режим, предназначенный для минимизации тревог”.
Я не уверен, чьи тревоги предполагалось минимизировать — вероятно родителей, которые платили по четыреста долларов в месяц за пребывание своих детей, — но “круглосуточный контролируемый режим” означал, что Ранчо Линда была учреждением минимальной безопасности, где пациенты или ученики находились под наблюдением круглосуточно. На окнах не было решеток, не было вооруженных охранников, и можно было свободно передвигаться по территории, но было ясно, что ученики были ограничены в рамках комплекса и не планировали уходить оттуда — если они, конечно, не собирались убежать и никогда не вернуться.
После Агньюса казалось, что я нахожусь на летнем лагере. В то время там находилось 110 детей, половина мальчиков, половина девочек, от шести до семнадцати-восемнадцати лет. Спальни разделялись по полу и возрасту. В каждой спальне было шесть кроватей. Каждый ребенок имел свою кровать и свой шкаф с одеждой. Каждые две спальни имели одну ванную комнату между ними, так что двенадцать детей делили каждую ванную комнату.
Двери были электронно замкнуты, и в главном офисе была большая доска с лампочками, которые показывали, какие двери открыты (зеленый свет) и какие закрыты (красный свет). Это была их система безопасности. После темноты была проверка наличия в спальне. Все двери были закрыты, и должны были оставаться такими. Иногда проводилась дополнительная проверка. Иногда ответственный человек просто сидел в офисе и смотрел на большую доску. Если все лампочки на доске были красные, это значило, что все двери были закрыты. Если один из них становился зеленым, это значило, что кто-то выходил из комнаты.
В качестве дополнительной меры безопасности спальни были разделены по тому, насколько трудно было иметь дело с ребенком. “Отделение D” было для плохих мальчиков. Детей помещали туда за то, что они приходили в класс поздно, за то, что не убирали свои комнаты, за то, что забавлялись в классе — все такое.
Я провел много времени в Отделении D.
Сначала я был очень рад, что оказался в Ранчо Линде. Люди были очень дружелюбными. Еда была невероятной. Иногда, если еды было достаточно, можно было даже пойти за второй порцией.
Классы были скучными, как и всегда были большинство моих классов, но эти были особенно скучными. Здесь не было алгебры. Здесь не было геометрии. (До сих пор я не могу сказать, что такое геометрия на самом деле.) Здесь были английский, история, искусство. Здесь была музыка. Но все классы были слишком легкими для меня. Казалось, что им нужно было, чтобы уроки были легкими, чтобы каждый ребенок мог сдать их, чтобы они могли похвалить себя и сказать, как хорошо они работают, образовывая детей в Ранчо Линде.
Я не знаю, зачем остальные дети были там. С некоторыми из них это было очевидно. Были дети с физическими нарушениями, особенно маленькие дети, у которых были стойки для ног или что-то в этом роде. Но по большинству детей никогда не получалось определить, что с ними не так. Некоторые из них казались немного медленными, но в Ковингтоне были дети, которые тоже казались довольно медленными. Они больше походили на аутсайдеров, на детей, которые не могли ладить друг с другом, на детей, которым больше некуда было идти.
Я не мог знать об этом в то время, но некоторые советники в Ранчо Линде считали, что я к ним не принадлежу. Один из них, парень по имени Наполеон Мерфи Брок, сказал мне много лет спустя, что он всегда думал, что меня туда отправили по неправильным причинам. “Мы не считали, что с вами что-то серьезно не так”, - сказал он. — “Мы думали, что диагноз должен был быть, в лучшем случае, эмоциональное расстройство из-за чего-то неправильного в домашней обстановке. Это была школа для умственно отсталых детей, детей с аутизмом, и со всеми видами физических нарушений. Ты просто не казался таким же, как они. Тебе не требовалось таких лекарств, в каких нуждались они”.
Возможно, поэтому Ранчо Линда было легким местом для меня, чтобы достичь успеха. Во всей школе было всего около пяти крутых парней. Остальные были как-то гиковаты. И было около тридцати девушек в моей возрастной группе. Так что мне было легко стать одним из крутых парней с самого начала.
Во-первых, я был больше, чем все остальные. Я был таким же большим, как большинство консультантов. Кроме того, я немного ориентировался в обстановке. Я не рассказывал людям о моей лоботомии, или о моем времени, проведенном в тюрьме, или о моем времени в Агньюсе, но я знал вещи,
