С виду непосредственная и очень откровенная, проницательным людям царевна казалась лицемерной, расчетливой и жестокой. После замужества она любила к месту и не к месту появляться в короне и горностаевой мантии, присущих владетельным особам. Тучная, постоянно потевшая, она, по воспоминаниям современников-мужчин, была неприятной и неумелой партнершей в танцах, хотя очень любила балы. Внешность не мешала ей участвовать в спектаклях и представлениях. О ее дворце в Москве говорили, что «обстановка в нем великолепна, стол плох, а воспитание слуг совершенно отвратительно» (Молева Н.М., 1987).

Тихая и неспешная московская жизнь обитателей Измайлова была нарушена Петром I, неугомонным, пытающимся растормошить, вместе со всей Россией, и своих родственников. Для придания веса новой столице, после перевода туда правительственных учреждений, пришла пора собираться в дорогу родовитой аристократии. Переезд из милой Москвы в новую столицу, всячески оттягиваемый семейством Прасковьи, начался 22 марта 1708 года. Бесконечные вереницы колымаг, подвод, всадников и пеших потянулись по едва проложенной дороге. Здесь следовали государыня Прасковья с дочерьми, царица Марфа Матвеевна, вдова царя Федора, сестры Петра Наталья, Мария, Федосья, знатные московские семьи: Ромодановские, Бутурлины, Нарышкины, Салтыковы. 20 апреля процессия была встречена в Шлиссельбурге Петром I и перегружена на суда. Дальнейший переход был совершен вниз по Неве быстро и удобно. «Кто хочет жить со мною, тот должен бывать часто на воде», – неустанно повторял царь (Семевский И.М., 1883). Наиболее удобным и быстрым транспортом в летнее время года стали галерные суда.

С началом строительства Питера в стране прекратились смертные казни: всех преступников Петр велел ссылать на новое место каторги – в Санкт-Петербург. Летом осужденные гребли на галерах, прикованные к веслам, зимой били сваи для фундаментов домов. На ночь каторжников вели в острог и приковывали к стенам или клали в «лису» – разрезанное вдоль надвое бревно с прорезями для ног, которое запирали замками. Жизнь этих изгоев обычно была короткой. Каторжный двор возвели на Адмиралтейском острове – в советское время там была Площадь Труда (ныне – Благовещенская). Общую численность каторжников в строившемся Санкт-Петербурге Е.В. Анисимов (2003) оценивает в 13 тысяч человек.

Пришло время выдавать дочерей замуж. И здесь царица Прасковья изъявила готовность полностью следовать дипломатическим планам Петра I, а не сердечным привязанностям царевен. Первый пришел черед Екатерине. 22 января 1716 года в Санкт-Петербурге, в день аудиенции посла от герцога Мекленбургского[48], состоялось обсуждение свадебного контракта. На основании его герцог Карл Леопольд обязывался вступить в брак немедленно, с подобающим торжеством, в том месте, какое будет назначено по взаимному соглашению. Ее Высочество останется православной, равно как и ее русский штат; в резиденции она будет иметь православную церковь. Герцог обещал определить достоверное содержание супруги. На случай своей смерти герцог закреплял за женой замок Гистров с двадцатью пятью тысячами ефимков ежегодного содержания. Что касается Петра I, то, по свадебному договору, он обязывался снабдить племянницу экипажами, драгоценностями, гардеробом, дать в приданое двести тысяч рублей, если не удастся силой оружия отнять у шведов город Висмар с Барнеминдом, отошедшими от Мекленбурга по Вестфальскому миру.

Нельзя сказать, что новый свойственник царской фамилии был человек симпатичный, достойный родства с могущественным домом. Карл Леопольд «был тип грубого, необразованного, своевольного и в высшей степени взбалмошного владельца лоскутка Германии» (Семевский М.И., 1989). Он вступил в брак с русской царевной в то время, когда еще жива была первая супруга, София-Гедвига, принцесса Нассау-Фрисландская, с которой он не успел развестись. С ней герцог решительно не уживался, точно так же как не мог ужиться с подданными, в которых видел постоянных заговорщиков. Вследствие этого он их бросал в тюрьмы, чинил суд и расправу и, попирая законы, посылал на эшафот. При сварливости, деспотизме и жестокости герцог известен был скупостью. Любимой его поговоркой было: «Старые долги не надо платить, а новым нужно дать время состариться». Знал ли Петр I о характере будущего зятя? Нет сомнения, что знал, но едва ли смотрел на это строго. Такие качества были ничтожны в его глазах перед несомненными выгодами брачного союза. Свадебный договор был подписан представителями своих государей: вице-канцлером Шафировым и советником Габихсталем. Последний в секретном письме обязывался до совершения брака предъявить доказательство о разводе герцога с первой женой.

Достойно упоминания следующее обстоятельство: накануне первого свидания Карла Леопольда с Катериной Ивановной было замечено на небе яркое северное сияние: «превеликий был свет с белым огнем от горизонта до самого зенита. Правда, – писал Петр домой, – хотя натуральное то дело; однако зело было ужасно видеть». Небесное знамение было замечено и в России. Если Петр находил его ужасным, то как должна была объяснять его суеверная толпа? Все считали воздушное явление чудом, грозным предзнаменованием страшных несчастий… Меншиков находил нужным объяснять в знатных домах, между прочим, князю Черкасскому, что «знамение, еже невдавне на воздухе видимо было, не чрезнатуральное, но обычайное есть; еже по универсальному разсуждению философов из серных и селитреных восхождений произходит, и таковыя сияния в сих нордских странах часто видят» (Гец П.П., 1875).

Как сообщает «Журнал, или Поденная записка Петра Великого», «в 8 день [апреля 1716 года] государь, будучи во Гданьске, поутру герцогу Мекленбургскому изволил наложить кавалерию ордена Святого Андрея по подтверждении трактата супружественного, а по полудни в 4 часу щасливо совершился брак Ея Высочества царевны Екатерины Ивановны с его светлостью герцогом Мекленбургским при присутствии государевом и государыни царицы, королевского величества Польского (Августа II. – Ю.М.), также генералитета и министров российских, польских и саксонских».

Жизнь Екатерины Ивановны в замужестве за герцогом Мекленбургским была очень сложна. Тем не менее первые годы в письмах к Петру I и к царице Екатерине она не только не высказывала жалоб на мужа, но и ходатайствовала за него пред своим «дядюшкой и батюшкой», как называла она царя. «О себе извествую, – писала герцогиня почти в каждом из своих писем до 1720 года, – за помощью Божиею, с любезным моим супругом обретаюсь в добром здравии». В июле 1718 года герцогиня прислала к Екатерине Алексеевне важную весточку. Приводим письмо Екатерины (в современной орфографии): «Примаю смелость я, государыня тетушка, Вашему Величеству о себе донесть: милостию Божиею я обеременила, уже есть половина. При сем просит мой супруг, такоже и я: да не оставлены мы будем у государя дядюшки, также и у вас, государыня тетушка, в неотменной милости. А мой супруг, такоже и я, пока-месть живы мы, от всего нашего сердца слуги будем государю дядюшке, также и вам, государыня тетушка… прежде половины беременности писать я не посмела, ибо подлинно не знала. Прежде сего такоже