Неважно.

– Там склянка быть должна. Синенькая… кажется, синенькая, с желтой пробкой. И с ребрышками, – говорить о склянках проще, чем о любви. И когда Эль подал – с первого раза нужное нашел, надо же, я в собственной сумке иногда теряюсь, а он сумел, – я вцепилась в пробку зубами.

– Ты его крови, – сказала Юся, разглядывая нас с каким-то нездоровым любопытством.

Укрепляющая настойка была горькой.

А тонизирующая оставила на языке характерный привкус гниющего мяса, от которого теперь дня три не избавиться. Когда-то Грета пыталась улучшить вкус, но добилась лишь того, что у мяса появился совершенно неуместный привкус шоколада.

– Чьей?

– Его. Моего Тодика. Слабая, я чувствую. Но его.

– И поэтому ты меня убьешь?

– Пока не знаю.

– Как решишь, скажи, – меня передернуло, зато я сумела подняться, зацепившись за край гроба. Надо же… крови… Матушка была не отсюда. Стало быть, батюшка?

Думать об этом не хотелось. И вообще нежить могла ошибиться.

– Он… другой, который его сын. Или внук. Или кто там… приходил. Раньше. Думал, его сил хватит… предложил откуп… сказал, жизнь за жизнь.

– А ты?

– А я сказала, что мне лишь бы какая жизнь не подойдет.

Принципиальная нежить, стало быть.

Тело в гробу выглядело… да так, как положено мумии, и выглядело. Иссохшие ткани стянули кости, и потому поза казалась странноватой. Истлевшее платье, точная копия того, которое еще держалось на Юсе. Затянутый паутиной венец.

Череп. Остатки волос, приклеившиеся к нему с пергаментной кожей.

– Не смотри, – сказал Эль нежити, набрасывая на тело свою куртку. – Не стоит. Там уже не ты… Позволь.

– У тебя дыра в боку, – на всякий случай напомнила я.

– Мне уже лучше.

Прелесть какая… еще немного посидим, так вообще захорошеет. Герой ушастый, чтоб тебя… Вот выберемся, точно маме нажалуюсь. И бабушке тоже. Пусть потом попробует им доказать, что он взрослый, самостоятельный…

Эль поднял тело:

– Она легкая.

А Юся посторонилась. Всхлипнула.

Ей страшно. Она умерла, но это еще не значит, что она готова уйти. А я… я подошла к ней и протянула руку.

Она же коснулась ее.

Осторожно так, будто не веря, что я и вправду готова поделиться что кровью, что теплом. Наверное, я и не готова. Но показалось, что это прикосновение ей нужно. И мне нужно.

Странно смотреться в черные глаза нежити и искать в них что-то человеческое. Странно рассчитывать на милосердие того, кто сам его не получил. И странно ждать от существа, проведшего много лет взаперти, что оно просто возьмет и простит.

Я бы не сумела.

– Пойдем, – сказала я, сжимая хрупкую ледяную ладошку. – Наверху не так и страшно. А уходить тебе не обязательно.

– Я тебя убью, – всхлипнула Юся. – Он обещал прислать свою кровь… он обещал…

– Такой же засранец, как и его предок.

Наверное, мне стоило раньше озаботиться поисками батюшки. Слышала, всех сироток это волнует и вообще для нормальных людей желание знать свои корни… нормально.

Нашла бы. Бросилась бы на шею… а там… нет, ну его, подобную родню.

– Веди уже, убийца, – я подняла с земли жемчужину.

– Нет. Стой. Возьми. Там. В ногах. Ты сможешь… его кровь, его сокровище… он очень злился, что взять не может. Я обещала, что если он откупится, то я отдам… Отдаю…

Ее улыбка была… нехорошей.

Но к гробу я вернулась. Заглянула и поморщилась: не знаю, что это было раньше, но теперь ткань превратилась в сухое тряпье, которое не рассыпалось лишь чудом. Внутри нащупывалось что-то твердое и липкое, лучше не думать, в чем измазанное.

Наверху посмотрю. Чуется, не станут меня убивать.

– Идем, – я снова взяла Юсю за руку. – И подумай вот над чем. Я могу отправить тебя прочь…

И должна бы это сделать, ибо клятва некроманта защищать, искоренять и все такое… Но вот не то чтобы желания не было. Не отпускало ощущение, что все это неправильно.

А наверху разгулялся ветер.

Небо черное. Дождь хлещет, будто землю спешит наказать. И ледяные струи заставляют Юсю отступить, замереть. Рот ее приоткрылся. Показалось, вот сейчас она сделает вдох, но…

– А еще я могу дать покой твоему телу, а тебе оставить вот это… – я указала на кладбище. – В город, извини, не выпущу. Все-таки ты… не совсем человек.

Совсем не человек.

– Но просто… не знаю, вернусь, если отпустишь. Когда, к слову, могу вернуться?

– Через пятьдесят лет.

Пятьдесят лет, стало быть… зато понятно, почему папенька не спешил меня трогать.

– Почему ты вообще его не убила? – поинтересовалась я так, информации ради.

А Юся, выставив ладошку под дождь, ответила:

– У него осталась моя кровь. И он что-то такое сделал. Вызвал меня наверх. А здесь…

Привязка отсутствовала, и тело тянуло воплощенную душу к себе.

– Неприятно было… – Она вновь уставилась на меня, определенно ожидая чего-то.

– Я могу похоронить тебя, скажем, возле склепа. Поставлю пару заклинаний…

– И я, – Эль уложил тело на мокрую землю. – Его не тронут.

– Расширим привязку. Будешь за кладбищем приглядывать.

Почему бы и нет? Подозреваю, что Юся если не самый старый из местных покойников, то всяко самый сильный.

– Только учти, – я не привыкла лгать даже покойникам, тем более таким, которые могли бы перервать мне горло одним движением руки. А пальчики у Юси были когтистыми. – Я не знаю, что будет потом. Ты меня убьешь. Кто-то другой. Некроманты долго не живут. Излишне беспечные эльфы тоже. И может получиться, что ты сменишь одну тюрьму на другую, попросторней, но все-таки…

– А он сладкий, – Юся слизнула капли с ладони. – Я тебя не убью. И ты придешь снова. Потом. Позже. Мы поговорим. И может быть, мне надоест здесь… или нет. Я тоже не знаю, что будет через пятьдесят лет.

Хоронили Юсю за склепом. Эльф отряхнулся, потянулся, разом позабывши, что вообще-то ранен, и смело ступил в заросли крапивы. А та возьми и подайся в стороны, корни и те повытягивала.

Он уложил на дно могилы куртку.

А я набросила свою.

Куртку было жаль, а девчонку, которая жалась к стене и смотрела на дождь, еще жальче.

– Может… – я показала сверток, – оставить?

Она покачала головой:

– Из-за него меня и… он бы мог иначе, но решил, что я должна хранить его сокровища. Я и хранила. И отдаю потомку. Как он хотел. А это… – она стянула с пальца кольцо.

– Погоди… ты говорила, что в склепе прятали всякое?

В конце концов, никто не