Шрифт:
Закладка:
Если он сделал то, что сказал Константин…
Я делаю вдох и медленно выдыхаю. У меня есть цель.
Я здесь не просто так. Увижу ли я когда-нибудь Константина снова, не имеет значения. Важно то, что я узнаю правду.
О том, кто убил Рокси.
О том, кто подставил Константина.
И почему.
— Ей нужно привести себя в порядок, — фыркает мама. — Отпусти ее. Клэр, дорогая, иди вымой руки и лицо и расчеши волосы, — как будто мне пять.
Я отхожу от отца и поворачиваюсь к матери.
— Я в порядке, мама. Спасибо, что спросила. Нет, я не думаю, что мне нужно обращаться к врачу. Это была травмирующая ситуация, но представь себе, я пережила ее. Сама по себе. А теперь, если вы меня извините, я хочу немного поесть и попить.
Прежде чем она успевает ответить, я направляюсь на кухню. Я слышу, как она приглушенно разговаривает с папой.
— Просто дай ей время, — говорит он, но я чувствую, что они оба смотрят на меня, как на бомбу, которая вот-вот взорвется… и, возможно, так оно и есть.
Я скучаю по Константину.
Я скучаю по всему, что было в нем — по его свирепости и бесстрашию. По его яростной преданности тем, кто находится в его ближайшем окружении — его братству, его семье… и иногда… мне.
Я помогу ему.
Направляясь на кухню, я забавляюсь, представляя их реакцию, если бы я вошла сюда, держа Константина за руку. Его крупная, внушительная фигура едва пролезла бы в дверной проем. У мамы есть «мнение» о мужчинах с татуировками, и папа, конечно, не смог бы пройти мимо того факта, что он преступник.
Мы с Константином живем в двух разных мирах. Очень, очень разных мирах.
Это не значит, что мы не принадлежим друг другу. Иногда, когда сталкиваются две силы природы… они создают что-то новое.
Что-то красивое.
Принимаю решение прямо там. Я буду бороться за него. Я буду сражаться за нас.
Уверенная, что родители не последовали за мной, я беру бутерброд и бутылку воды с кухни. К счастью, сегодня у кухонного персонала выходной, так что я могу побродить по дому без последствий — никаких испуганных взглядов или назойливых вопросов. Мне нужны ответы, и нужно найти способ добраться до ноутбука моего отца.
Когда я возвращаюсь, родители ведут бурную дискуссию в гостиной. Папа встает, его лицо раскраснелось.
— Тебя похитил тот человек из тюрьмы или нет, Клэр? — спрашивает он, его глаза опасно выпучиваются от взгляда, который я слишком хорошо знаю, предупреждающий знак того, что он собирается взорваться.
— Конечно. Ты видел новости, — я отворачиваюсь, не желая с ним разговаривать. Не желая даже смотреть на него. Я ненавижу называть единственного мужчину, о котором я когда-либо заботилась, «тем человеком».
Через мгновение я заставляю себя оглянуться, потому что у меня есть вопросы, на которые папа может ответить, но сначала я притворяюсь, что слабее, чем кажусь. Я кладу руку на лоб и вздыхаю.
— У меня болит голова. Почему ты меня допрашиваешь?
— Я не сомневался в этом, — говорит он, сердито глядя на маму.
Она вскакивает на ноги, краснея.
— Я никогда не говорила, что она лжет!
— Ты не понимала, почему она была там. Ты намекнула, что это ее чертова вина.
Она этого не отрицает. Болезненное, извращенное чувство укореняется в глубине живота. Я не должна удивляться. Такое поведение ужасно характерно для нее. Но что, если бы я подверглась насилию?
Мама поворачивается ко мне.
— Почему ты была там?
— В тюрьме? — спрашиваю я, пульс учащается. Я не хочу отвечать на ее вопросы. Я не хочу, чтобы она увидела что-то.
Она закатывает глаза.
— Конечно, в тюрьме. Где же еще?
Я решаю, что она не заслуживает моего ответа. Я взрослая женщина, которая уже много лет независима от своих родителей. Им не причитается полная аргументация.
— Знаешь, я не обязана объясняться. Меня похитил заключенный. Меня использовали как средство для достижения цели. Насколько тебе известно, применяли насилие.
Я все еще чувствую его руки на своих бедрах. Его рот на моем. Все еще чувствую, как его сильные пальцы впиваются в мои бедра, удерживая на месте, прежде чем он…
— Клэр, — говорит мама с придыханием, ее глаза расширяются при одной мысли о том, что ее драгоценная дочь подверглась насилию со стороны заключенного.
— Мама, — говорю я тем же обиженным шепотом. — Ты даже не спросила, не пострадала ли я. Тебе все равно, — мне не нужно даже изображать боль в своем тоне. Мне не нужно прилагать особых усилий, чтобы на глаза навернулись слезы, и сердито смахивать их, пока я направляюсь в гостевую комнату.
— Клэр, вернись сюда.
Я игнорирую ее. Это часть моего плана. Пусть они думают, что я ранена, хрупка, и они будут обходить меня стороной. Будет трудно, и они не захотят привлекать ко мне внимание.
Мой разум лихорадочно соображает, пытаясь найти наиболее эффективный способ добраться до компьютера отца. Узнать. Оправдать Константина.
Мне нужно попасть в кабинет.
— О, не волнуйся. Я приду, когда репортеры будут готовы принять меня.
Я топаю вверх по лестнице, чувствуя себя немного капризным подростком, выросшим под этой крышей. Могу представить выражение лица Константина при моем поведении, его руки были бы скрещены на груди. Он бы бросил на меня неумолимый взгляд.
Я скучаю по этому.
Нужно перестать думать о нем.
Вхожу в комнату для гостей и с силой захлопываю дверь. Слушаю. Никаких шагов.
Хорошо. Сейчас я одна. Гостевая примыкает к общей ванной со второй гостевой, которую мой отец годами использовал как свой кабинет. Мама никогда не приходит на этот этаж, и у меня будет хотя бы несколько минут тишины, пока эти двое спорят.
Я включаю маленькое радио на джазовую станцию, которую мог бы слушать травмированный подросток, а затем закатываю глаза от своей намеренной драматизации. Захожу в ванную и включаю душ. Горячая вода ударяется о стенки и бортики ванны, клубы пара затуманивают зрение. Я закрываю глаза, когда на меня нападает другое воспоминание о большом теле Константина, затмевающем мое, когда я наклоняюсь над ванной…
Стоп. Сосредоточься.
Моя рука дрожит на ручке двери. Я делаю глубокий вдох и открываю ее.
Шторы задернуты, комната в полной темноте. Я моргаю, пытаясь приспособить глаза к
