Силы будто разом покинули ее. В груди все еще болело, но сердце замедлило свой ход. Только сейчас она заметила отвратительный разрез на шее девушки, такой глубокий, что были видны внутри белесоватые хрящи гортани. Как она может жить с таким разрезом?..

Нужно собраться и дойти до телефона. Нужно вызвать помощь. Уже не девушке, а себе. Похоже, у нее инфаркт или что-то вроде этого.

Арина оттолкнулась от перил и качнулась вперед, но в этот момент лицо девушки оказалось прямо перед ней, незнакомка открыла рот и закричала. Будто со стороны Арина отметила, как широко открыт рот, словно на пол-лица, а внутри – ни зубов, ни языка, только чернота. И чернота эта словно затягивала в себя весь мир. Пространство вокруг Арины закружилось, собралось в спираль, скрутило ее саму. Арина тоже закричала, но не услышала собственный голос. Вопль незнакомки заглушал все вокруг, разрывал барабанные перепонки, сворачивал в спираль вселенную. Мир потемнел и потух, а в глазах вдруг появилась такая резь, что, если бы Арина не кричала до этого, завопила бы сейчас. Что-то теплое полилось из глаз по коже. Арина прижала дрожащие руки к лицу, ощутила липкую вязкую жидкость. Воздух вдруг закончился. Только что пахло дождем и озоном, а теперь она не могла сделать ни единого вдоха, как ни силилась. Арина упала на пол, цепляясь руками за невидимую удавку на шее, но пальцы ощущали лишь пустоту. Резь в глазах была такой сильной, что девушку уже не страшила смерть, хотелось только отключиться, чтобы перестать чувствовать боль и не слышать больше этот отвратительный вопль.

Глава 11

Отец снова делал вид, что не узнает его, только Никита ему больше не верил. Теперь он точно знал, что отец слышит его и знает, кто он такой. Просто ему удобно отгородиться от мира, от того, что он натворил двадцать лет назад, уйти в себя и не разгребать последствия. Не встречаться взглядом с детьми, которых он бросил на произвол судьбы, оставил сиротами, не говорить им ничего, не просить прощения и не пытаться объяснить свои мотивы. Но в данный момент Никите нужны были ответы, и он не собирался упрощать жизнь тому, кто сломал ее ему.

Проснувшись утром, Никита понял, что оттягивать визит в клинику больше не хочет. Он больше не искал причин не делать этого, не загружал себя важными делами, которые требовали бы его участия в первую очередь. Наступил тот переломный момент, когда он просто сел в машину и отправился за город.

После ночной грозы воздух пах свежестью, но чем выше поднималось солнце, тем жарче становилось. Духота окутывала мир липкими объятиями, и прошедший дождь уже казался злом, а не благом. Вчера, после разговора с Яной, Никита позвонил Лосеву, предупредил о том, что, очевидно, раскопан третий скелет, а значит, в ближайшее время может умереть еще одна девушка. Лосев обещал передать данные куда нужно, и Никита на этом успокоился. Каждый должен заниматься своим делом, он свое сделал. И мчаться в Поместье, чтобы лично сторожить гостей, не видел смысла.

Почти все пациенты частной психиатрической клиники, где вот уже одиннадцать лет коротал дни Андрей Владимирович Кремнев, гуляли в больничном саду: кто-то играл в настольный теннис, кто-то читал книгу, кто-то просто сидел на лавочке, наслаждаясь влажным теплом, которое здесь, за городом, в тени раскидистых деревьев, ощущалось проще и приятнее, чем в городе.

Однако отца Никита не увидел. Не то чтобы это удивило его. По рассказам персонала, тот редко покидал свою комнату, с другими пациентами не общался, интереса к каким-то совместным делам не выказывал. А уж после того, как несколько месяцев назад сломал ногу и пересел в инвалидное кресло, ему даже еду приносили в комнату. Никита подозревал, что с кресла отец уже не встанет вовсе. Не потому, что нога без лечебной физкультуры не позволит, а потому, что ему просто не захочется. Последние двадцать лет отец делает лишь то, что хочет сам, теперь Никита это точно знал. Впрочем, он плохо помнил жизнь до того момента, как все изменилось, возможно, отец поступал так же и раньше.

Медицинская сестра, наблюдавшая за пациентами в саду, подтвердила догадки Никиты: Андрей Владимирович сегодня не покидал пределов комнаты. Никита нашел его там. Как он и предполагал, отец сидел в инвалидном кресле у распахнутого настежь окна и смотрел наружу. Решеток на окнах в клинике не было, чтобы не создавать пациентам ощущение тюрьмы, периметр больницы хорошо охранялся, сбежать никто все равно не смог бы.

Никита прошел внутрь, не здороваясь, подтянул к себе стул и сел рядом с отцом. Предпочел бы напротив, но отец не оставил ему такого шанса. Как обычно, он не посмотрел на сына, никак не дал понять, что увидел его и узнал. И если бы не тот раз, когда отец внезапно вышел из наигранного ступора и велел ему сделать все что угодно, только не дать Яне завладеть браслетом и медальоном, способными подчинить демона, Никита сомневался бы, слышит ли тот его.

– Я не буду ходить вокруг да около, – начал он, не дав себе даже дыхание перевести, – спрошу прямо: что случилось тринадцатого октября две тысячи первого года?

Отец предсказуемо промолчал, ни один мускул на его лице не дрогнул. Он тренировался двадцать лет и достиг в своем мастерстве высшего уровня.

– Я знаю, что ты меня слышишь, – продолжал говорить Никита. – И знаю, что понимаешь, о чем я. Знаю, что помнишь тот день. Тогда умерла Даша.

Как бы отец ни тренировался, как бы ни умел изображать статую, но в тот момент, когда произнес имя сестры, Никита явственно почувствовал ужас, прокатившийся волной от отца к нему. Нет, тот испугался не того, что сын обо всем узнал. Никите даже казалось, что отец всегда понимал: однажды кто-то из детей узнает правду.

Отец испугался другого: смерти Даши. Не сейчас, а тогда, 13 октября 2001 года. Нынешний его страх – это отголосок того ужаса, который он испытал, когда его младшая дочь умерла.

Значит, это случилось на самом деле. Все это не глупая шутка, не чудовищный розыгрыш. До этого момента у Никиты еще была какая-то глупая надежда, что он ошибся, но сейчас она умерла. Как Даша двадцать лет назад.

– Расскажи мне, что произошло, – попросил Никита.

Отец, конечно же, промолчал. И уже даже умело закрылся, Никита больше не чувствовал его эмоций.

– Расскажи мне, пожалуйста.

Он крайне редко о чем-то просил во время таких разговоров. Просто не