возможности человека заведомо ограничены, но их нужно исчерпать до дна, друг мой! невзирая даже на то, что наша свобода не позволяет нам знать, где границы возможного, и вообще, что есть жизнь? ведь свобода действительно ограничена, если рассматривать ее не в теории, а как непостижимую разумом практику познающей свои возможности воли! впрочем, что я болтаю? вы и так знаете, что я имею в виду».

«Опять захватывающая интрижка?» – спросил отец.

«Что-то вроде», вздохнул он.

«Так расскажите», сказал отец.

«Актриса», ответил он.

«Полагаю, блондинка и до неприличия молодая», предположил отец.

«О, это самое малое, что можно о ней сказать!»

И он собрался уже продолжить, дабы описать свои впечатления не в общих чертах, а в деталях, как я уже имел удовольствие слышать из его уст по другому поводу, но в этот момент обоим пришлось повернуться в сторону широкой лестницы, что вела на террасу из парка, и разговор, к величайшему моему сожалению, оборвался на самом интересном месте; по лестнице, в компании фрейлейн Вольгаст, после обычного послеобеденного кофепития не спеша поднималась моя матушка; они шли, дружелюбно общаясь, а барышня еще внизу лестницы в своей громогласной манере грудным хрипловатым голосом начала их игриво подзуживать; «Ах, эти мужчины!» – воскликнула она почти одновременно с последней фразой Фрика, «мы тут обсуждаем серьезные жизненные вопросы, не правда ли, фрау Тениссен! прошли те прекрасные времена, говорю я, когда нашу судьбу мы могли вручить в мужские руки! и что же? пока мы планируем будущее и принимаем решения, они занимаются легкомысленной болтовней на террасе, или я ошибаюсь? ну хоть раз будьте искренними! могу я вас попросить ничего не выдумывать?»

Но все, о чем я только что рассказал, случилось гораздо раньше, может быть, за два или три лета до этого, во всяком случае так мне запомнилось, а поскольку ум ребенка еще не способен воспринимать всю мудрость и глупость взрослых, некоторые белые пятна этой давнишней сцены мне пришлось заполнить с помощью воображения.

Намного раньше, говорю я, неуверенно указуя на некоторые не слишком отчетливо запомнившиеся детали, словом, в то более раннее время красавица фрейлейн Вольгаст, о которой все знали, что во время войны с французами, еще в семьдесят первом году, она потеряла возлюбленного, какого-то бравого офицерика, и, охваченная патриотическим рвением, поклялась, что будет скорбеть о нем до конца своей жизни, «и даже за гробом!», напоминая миру о том, «какую подлость они совершили не только со мной, но и со всеми нами!», и в те времена, насколько я помню, она ходила еще в темно-сером платье, уже не в черном, а потом и серое с каждым годом становилось бледнее, пока наконец, и именно в том самый день, когда благодаря язвительным подковыркам матери мы прибыли на станцию в самых раздерганных чувствах, мы не увидели фрейлейн Вольгаст в белом, ослепительно белом кружевном платье!

Мы проходили уже по роскошному и необычайно прохладному в этот час залу ожидания, когда приземистый паровоз подкатил к перрону, таща за собою четыре красных вагона.

К этому времени оставленные без ответа ядовитые фразы матери торчали из отца, как стрелы из тела святого Себастьяна на каком-нибудь романтическом полотне, вонзившиеся глубоко под кожу, в плоть, и еще чуть покачивающиеся в воздухе, и единственное, что он смог из себя выдавить, был его вопрос, а не повернуть ли нам лучше назад, однако матушка сделала вид, будто ничего не расслышала, и конечно, все играло ей на руку, потому что и здесь невозможно было перевести дух, нужно было приветствовать знакомых и улыбаться, ибо на открытом перроне собралось довольно внушительное общество, причем далеко не все пришли кого-то встречать, в конце концов вновь прибывших было не так уж много, но всем хотелось порадоваться живому спектаклю, который являло им это чудо технического прогресса; казалось, будто только здесь можно достойно и красиво завершить эту короткую послеобеденную прогулку; я даже представить себе не могу, чем могла развлекаться курортная публика до того, как была построена железнодорожная ветка, связавшая резиденцию герцога, очаровательный старинный Бад-Доберан, и городок с красивым названием Кюлунгсборн; во всяком случае, теперь все словно сидели в театральных ложах, и даже шум затихал, зрители зачарованно наблюдали, как деловитые кондукторы распахивали двери вагонов и опускали на землю лесенки, вот он, благословенный момент прибытия! носильщики, то исчезая, то появляясь в клубах шипящего пара, поспешно выгружали объемистый и тяжелый багаж, после чего раздавался свисток начальника станции, отовсюду доносились приветственные и прощальные возгласы, поезд с минуту еще стоял без движения, затем лесенки исчезали, двери с шумом захлопывались, и, оставляя позади усталых и радостно взволнованных приезжих и ностальгически грустно молчащих встречающих, паровозик, надсадно пыхтя и шипя, начинал постепенно, до равномерного стука колес ускорять ход, и вот уже чудесное явление исчезало за ближайшим поворотом, а мы в еще более ощутимом теперь одиночестве оставались там, где и были.

Петер ван Фрик стоял в открытой двери одного из красных вагонов; он появился первым и, окинув взглядом перрон, тут же заметил нас в толпе встречающих, я чувствовал, видел, что он заметил и как бы выделил нас среди друзей и знакомых, пришедших его встречать, но сразу же повернулся в другую сторону, лицо его казалось серьезнее и неприветливее обычного, и даже загар был каким-то бледным; на нем был элегантный, английского кроя дорожный костюм, который делал его еще стройнее и выше; в одной руке он небрежно держал мягкую шляпу и саквояж, а другую, спускаясь по лесенке, тут же протянул назад, чтобы помочь кому-то сойти, кому-то, кого мы в этот момент еще не видели, а увидели в следующее мгновенье: то была барышня Нора Вольгаст собственной персоной, одетая в белое, как невеста, в каковом одеянии я видел ее впервые, а если учесть быстроту и головокружительные повороты последующих событий, то можно сказать, что едва ли не в последний раз; прибытие тайного советника, принимая во внимание ту деликатную роль, которую он сыграл в разоблачении недавнего двойного покушения на кайзера и поимке виновных, о чем отдыхающая в Хайлигендамме публика до сих пор знала только из газет, а теперь надеялась получить информацию о подробностях и тайных причинах из первых уст, само по себе являлось событием, причем событием экстраординарным, но их совместное появление было сенсацией, граничащей со скандалом, хотя, учитывая то особое положение, которое занимал в этом кругу тайный советник Фрик, на сей раз все предпочли закрыть глаза и просто не замечать очевидного, как будто речь шла