Крокер, по-прежнему занятый газетой, равнодушно фыркнул.

– Хозяйка самого знаменитого салона. Имеет влияние на нужный круг людей. Ее брат – герцог, старинный друг премьера.

– Угу…

– Герцогиня Эксминстер просит постоять за ее прилавком на благотворительном базаре для бесприданниц из клерикальной среды.

– Угу…

– Бингли, ты слушаешь или нет? Чем ты зачитался?

– Да так… – Крокер оторвался от газеты. – Отчет читаю о крикетном матче, на который ты меня вчера погнала.

– О, я рада, что ты заинтересовался крикетом! В Англии это просто светская необходимость. И чего ты расшумелся, ума не приложу! Ты же так увлекался бейсболом, а крикет – то же самое.

Внимательный наблюдатель приметил бы, что страдание на лице Крокера стало еще горше. Водится за женщинами такая привычка – бросят мимоходом словцо и даже не хотят тебя ранить, а все равно обидно.

Из холла донеслись слабые телефонные звонки и размеренный голос дворецкого. Крокер вернулся к газете. Дворецкий вошел в комнату.

– Звонит леди Корстофайн, мадам. Просит вас.

На полпути к двери миссис Крокер приостановилась, точно припомнив нечто, ускользнувшее из памяти.

– А мистер Джеймс встал?

– По-моему, нет, мадам. Как мне сообщила горничная, которая проходила мимо его двери, из спальни не доносится ни шороха.

Миссис Крокер вышла. Дворецкого, собиравшегося было последовать ее примеру, остановил оклик хозяина.

– Послушайте! – сказал тот. – Послушайте, Бейлисс! Нет, подойдите на минутку. Хочу спросить кое о чем.

Дворецкий приблизился. Ему казалось, что нынешним утром хозяин несколько не в себе, лицо у него ошалелое и слегка загнанное, и он даже поделился своим наблюдением в буфетной.

По правде говоря, объяснялось это просто. Крокера точила острая тоска по родине, которая неизменно наваливалась на него, как только начиналось лето. С самой своей женитьбы, случившейся пять лет назад, и одновременного отъезда из Америки он стал хронической жертвой этой напасти. Осенью и зимой симптомы притуплялись, но начиная с мая он претерпевал жесточайшие муки.

Каких только эмоций не воспевают, начисто пренебрегая лишь этой! Поют о Руфи, о пленном Израиле, о рабах, тоскующих по родной Африке, о золотоискателях, тоскующих по дому. Но горести бейсбольного болельщика, обреченного жить за три тысячи миль от Поло-Граундс, как бы и нет. Таким болельщиком был Бингли Крокер, и летом страдания его обострялись. Он чахнул в стране, где кричат «Хорошо сыграли, сэр!» вместо «Эй, парень, да ты молоток!»

– Бейлисс, вы играете в крикет?

– Немного вышел из возраста, сэр. Но в молодые годы…

– А разбираетесь в нем?

– Да, сэр. Я часто провожу денек на стадионе, когда матчи интересные.

Многие, поверхностно знакомые с дворецким, сочли бы это признание неожиданным проявлением человечности, но Крокер не удивился. Для него Бейлисс с самого начала был человеком и братом, который всегда был готов отвлечься от своих обязанностей, чтобы помочь разобраться в тысяче и одной проблеме, связанной со здешней жизнью. Американский разум с трудом приноравливался к тонкостям классовых различий, и хотя хозяин излечился от изначальной склонности называть дворецкого «Билли», за советом к нему, как мужчина к мужчине, он обращался всегда. Бейлисс охотно приходил на помощь, ему хозяин нравился. Правда, человеку более тонкому, чем этот хозяин, могло показаться, что ведет он себя как снисходительный папаша, общающийся со слабоумным сыном; но проглядывала тут и искренняя привязанность.

Подняв газету, Крокер снова развернул ее на спортивной странице, тыкая в строчки коротким пальцем.

– Так объясните, что это значит. Пять лет я от него увиливал, а вчера вот допекли, отправили смотреть, как Серрей играет против Кента. Значит, вы там бывали?

– И вчера был, сэр. Захватывающий матч!

– Что это вас захватило? Я весь день просидел, надеясь, что игра вот-вот развернется. У них никогда ничего не происходит?

Дворецкий едва не поморщился, но выдавил снисходительную улыбку. Что с него взять, уговаривал он себя, одно слово – американец, его пожалеть надо.

– Дорожка была вязкой из-за дождя, сэр.

– Э?

– Вязкая дорожка была, сэр.

– Попробуйте еще разок!

– Вчерашняя игра показалась вам вяловатой, потому что дорожка… то есть дерн был вязкий… ну, влажный. «Вязкий» – термин технический, сэр. Когда дорожка вязкая, игрокам, отбивающим мяч, приходится быть осторожней, потому что другие игроки, просчитавшись, могут ударить слишком сильно.

– Вот она в чем штука, да?

– Да, сэр.

– Спасибо за разъяснение.

– Не за что, сэр.

Крокер ткнул пальцем в газету:

– А это финальный счет игры, которую мы вчера видели. Если вы что-то разобрали в ней, объясните, пожалуйста.

В указанном абзаце шли вперемешку фамилии и цифры. Бейлисс сосредоточенно изучил их.

– А что, сэр, для вас непонятно?

Крокер шумно выдохнул через нос.

– Например, что означает «67» против фамилии Хейвард?

– Хейвард сделал 67 пробежек, сэр.

– О?! За одну игру?

– Да, сэр.

– Даже Бейкер так не мог бы!

– С Бейкером, сэр, я не знаком.

– Вы, наверное, и бола не видели?

– Бола, сэр?

– Ну да, бейсбола.

– Нет, сэр. Не видел.

– Ну, разве это жизнь?! – В возбуждении Крокер вернулся к худшей привычке первых лондонских дней. – Смотри сюда, Билли!

Все остатки почтения к классовым различиям, какие он ухитрялся сохранять на начальных стадиях беседы, сгинули без следа. Глаза у него бешено сверкали. Фыркая, словно боевой конь, он схватил дворецкого за рукав, подтянул его поближе к столу и принялся манипулировать ложками, чашками и даже содержимым тарелки, энергично, почти лихорадочно, объясняя любимую игру.

– Билли!

– Да, сэр?

– Гляди в оба! – призвал Крокер голосом миссионера, готового приступить к обращению варвара.

Он вынул из плетенки булку.

– Видишь, булочка? Это база – «дом». Ложка – первая база. Вот, ставлю чашку – вторая база. Ветчина – третья. Вот тебе и «бриллиант» – ромб, то есть бейсбольное поле. Так, дальше. Эти кусочки сахара – игроки внутреннего поля. А эти – игроки внешнего поля. Вот мы и готовы! Отбивающий – весь внимание. Он стоит тут. Принимающий позади него. А за принимающим – рефери.

– Рефери, насколько я понимаю, – это судья, сэр?

– Да называй как хочешь. Без него нет игры. А тут – бугорок центрального круга, вот, я кладу сюда мармелад. К этой цели стремится подающий.

– Подающий – это тот, кто бросает мяч?

– Да, да. Сказано, подающий.

– А круг – это его калитка?

– Называй как хочешь. Внимание! Начинаем! Питчер подает мяч! Бей по нему, Майк! Бей! Набавь скорость! Вот он, прямо на границе внутреннего поля! Бац! Отбивающий отбивает и мчится к первой базе. Игрок с внешнего поля – вот этот кусок сахара – промазал! Ну, кретин! Отбивающий добегает до второй базы. К третьей? Еще чего! Вернись! Не успеешь! Играй наверняка! Держись рядом, друг! У второй! Так. Мяч подают за границу внутреннего поля. Долой! На скамейку запасных! Отбивает третий! Видишь, весь перемазался. Наблюдай вон за тем! Стоящий игрок! Оставь ты вторую базу и ударь вон того прямо по носу мячом! Лети ко второй базе! Заметь, первый игрок, которого мы оставили на второй, делает пробежку к базе – «дом». Вот это игра, Билли! Уж поверь мне, вот это игра!

Несколько утомленный пылом, с каким он бросился в лекцию, Крокер откинулся на спинку кресла и освежился холодным кофе.

– Очень занимательно, сэр, – одобрил Бейлисс. – Теперь, когда вы все показали, я вижу, что игра мне знакома. Хотя я знал ее под другим названием. В нее и у нас играют.

– Правда? – вскочил Крокер. – А я тут пять лет и не слышал! Когда ближайший матч?

– В Англии ее именуют лаптой, сэр. В нее играют дети, мягким мячом и чем-то вроде ракетки. Им очень нравится. Я никогда прежде не слыхал, чтобы ею забавлялись взрослые.

– Дети?! – шепотом переспросил Крокер. – Ракеткой?! – И он буквально вытаращился на дворецкого.

– Да, сэр.

– Мя… мягким мячом?

– Вот именно.

Крокер содрогнулся. Пять лет он прожил в Англии, но только в эту минуту во всей полноте осознал, насколько же он одинок. Судьба забросила его, беспомощного, в страну, где бейсбол называют лаптой и еще играют мягким мячом!

Он рухнул в кресло, тупо уставясь в пространство. Под его взглядом стена точно растаяла, сменившись изумрудным полем, в центре которого человек в серой форме начинает танец Саломеи. Наблюдая за ним холодно и зорко,