это сказал? За что поблагодарил? Не стала опять вдаваться в дискуссию. Всё весёлое настроение как рукой сняло. Дальше разговор пошёл на отвлечённые темы. Мы ушли, а на следующий вечер, точнее ночь, в моих покоях меня ждал сюрприз.

— Я вчера всё-таки взял адрес, — замялся Ифор, вытаскивая из-за пазухи такую же баночку. И вот рвался наружу смех, но я понимала: нельзя. Раз его напугаю — и никогда мне эта баночка не пригодится.

В общем, средство из баночки мы смогли опробовать только несколько ночей спустя, потому что мне пришлось рассказывать (и чего греха таить, некоторые вещи показывать). От некоторых экспериментов Ифор тут же отказался.

20

И если с Ифором у нас всё было хорошо и даже больше, то Милон меня напрягал. После посещения министра культуры он сутки не разговаривал со мной, находил дела и прочее. И я решила поделиться своими опасениями с Ифором. Странно было, но я справилась. Неприятным оказался совет.

— Пригласи его сама на свидание. Дай ему понять, что он тебе интересен не только на словах.

— А я только на словах? — удивилась я.

— Ну, ты соглашаешься с ним ходить на свидания, да. Но кто из вас выбирает, куда идти? Что делать? О ком вы говорите?

— Выбираю в основном я. Говорим или на отвлечённые темы, или о моём мире, даже не обо мне.

— Вот. А ты пригласи его туда, куда он захочет, узнай его, расспроси о нём.

— Но я и тебя не особо расспрашивала, — погрустнела я, понимая его правоту.

— Ты читала досье на каждого хоть что-то из себя представляющего в графстве человека, и на меня в том числе, — вот не успокоил ни разу.

— Это всё не то. Я ведь не знаю, как ты рос, как пережил отъезд из родного села, как на самом деле оказался в графстве, почему у тебя нет никого. Я ужасна.

— Ну почему нет? Есть, — пожал он плечами, — дядьки в количестве шести штук. Все они живут в разных полисах страны, у каждого свои жизни, заботы и семьи. Честно говоря, сколько у меня кузенов, я не в курсе. Как ты знаешь, в моей семье было всего двое мужей, а мама очень долго не могла родить. До моего рождения у неё было несколько неудачных беременностей. В селе её уже называли порченой и всякое прочее. Она, насколько мне известно, сильно переживала по этому поводу. Отец рассказывал, что им пришлось чуть ли не клятвы ей приносить, что не откажутся и не расторгнут брак. Я должен был родиться на месяц позже, в самые лютые морозы, поэтому старший отец отправился к своему брату на охоту. Тот должен был смастерить для меня что-то из одежды и колыбельку, точнее её утепление. Они ушли на охоту и с неё не вернулись. В тот день, когда мама получила это известие, я и родился, а мама ушла вслед за отцом. Папа растил меня, как мог и как умел. Тяжело ему было, но мы справлялись. А когда мне исполнилось десять, он устроился на производство стилоса. Так мы оказались в графском замке, точнее около него. Папа работал, меня заметил начальник охраны, я начал тренироваться и постепенно превращался из доходяги во вполне нормального юношу. Всё было хорошо, но отец старался больше и больше работать, вздумал купить мне дорогой меч и прочее обмундирование. И это подкосило его здоровье. Так я остался один.

— Бедный мой, — не удержалась я, пожалела его и даже обняла сильнее. За время рассказа я всё равно уже переползла к нему на диванчик, давно перестав есть. Очень грустный ужин у нас вышел.

— Не надо. Родителям не повезло. Жизнь их не пощадила. А я, как видишь, выжил, — в голосе слышалась усмешка.

— Это безусловно. Но и тебе нелегко пришлось. Я же слышу, как ты пытаешься не рассказывать о своём трудном детстве. Не хочешь — не рассказывай. Я понимаю.

— Ты права, я не хочу это обсуждать. В конце концов, это уже в прошлом. Расскажешь о себе? В своём мире.

— Я даже не знаю, что рассказать, — вздохнула я, — мама с папой очень любили друг друга. Папа был офицером, то есть военным. Мама рано умерла, болела сильно. Мы остались одни. Так я стала единственной женщиной в доме. Пришлось многому учиться и достаточно рано, но мне это было не в тягость. Мне нравилось учиться. Это потом наступил момент, когда мне захотелось спокойствия. Я открыла свою ферму, вопреки всем бюрократам и злословцам. А потом случилась авария, и я оказалась здесь.

— И кто это мне пеняет, что не хочу рассказывать о своём детстве? — повернул он моё лицо к себе. Но, несмотря на весёлые нотки в голосе, глаза оставались грустными. Ох, разбередила я его давнюю рану.

— Нечем особо гордиться, — попыталась я перевести всё в шутку, — куролесила, отца изводила.

— Ты девочка, тебе нужна была мама. Мне жаль, что ты лишилась её. И я совру, если скажу, что мне она не была нужна. Просто признаваться в этом не принято, — поджал он губы, а я потянулась к нему.

Утро наступило неотвратимо. А очередная отмазка Милона от встречи со мной просто заставила действовать.

— Ифор, ты точно не против? Скажи лишь слово, и я не буду ничего делать. Но если нет, обратного пути не будет. Я не могу сказать, что люблю его, но он стал мне дорог. И как я понимаю, больше времени тянуть у меня нет, — развернулась я к нему прямо в коридоре, где и получила очередное пространное сообщение о крайней занятости Милона.

— Я не против, — только и сказал он. — Делай всё, чтобы стать по-настоящему счастливой.

И я не нашла что ему ответить, только приподнялась на цыпочки и поцеловала, вкладывая в этот поцелуй всю любовь к нему, всю благодарность и нежность. А потом, не давая себе передумать, развернулась на пятках и направилась в свои покои, отдавая указания Ююке.

— Пригласи ко мне горничного Милона. Срочно, — проговорила я, влетая в покои.

Меньше чем через десять минут на пороге стоял горничный Милона. И вот с ним у нас состоялся длительный разговор. Я методично допытывалась до сути, до привычек, любых и знаменательных