назад в пределах двух месяцев, а потом постепенно-постепенно… Только это не мутация.

— То есть как?

— Так. Отклонение от общеормийского уровня произошло под воздействием не внутренних, а внешних обстоятельств. Ко­роче, парочка хороших стрессов и, как результат, переоценка ценностей. Ты много думал в этом году, дорогой?

— Много. Пожалуй, больше, чем за всю предыдущую жизнь.

— Ну, вот видишь. От ормийца у тебя осталось восемьдесят шесть процентов. Ага, это видимо программа, составленная горцем. Тут дополнительная шкала для твоих соотечественников. Ну, любимый мой, ты зря беспокоился, а я зря удивлялась тому, как это можно остаться ормийцем на девять процентов, а вести себя так, словно только что с гор спустился. Девяносто два процента!

— Девяносто два? — он привстал и заглянул в экран, словно мог что-то там понять. — Где ещё восемь?

— Ну, ты даёшь! — рассмеялась я. — Ещё мало!

— По каким параметрам я недотягиваю до горца? — он сверлил меня горящим взглядом чёрных глаз.

— По упрямству явно дотягиваешь, — усмехнулась я. — Ладно, сейчас посмотрим. Так я и думала: снижена эмоциональная возбуди­мость, пошла на убыль ригидность…

— Что?

— Пластичнее становишься, дружок. Например, выдерживаешь купание в бассейне, когда тянет в лужу. Повышенная конвенциальность… пардон, социальная адаптированность. Нет, ты месяц от ме­сяца приближаешься к идеалу. Лопатки не чешутся?

— Нет, до ангела пока не дорос, — наконец, улыбнулся он.

— Слава Звёздам, — вздохнула я. — Кстати, чувство юмора у те­бя тоже выше, чем у твоих земляков.

— У горцев нормальное чувство юмора!

— Для горцев — без сомнения. Но вот повышенная активность, быстрота реакции, спонтанность в социальных контактах, решительность, заниженное чувство самосохранения и ориентация на глобальные цели — это всё уже чисто ормийские достоинства и они у тебя на уровне, соответствующем горцу. Торсум тебя надул. Ты ормийский горец, в этом я не ошиблась, и мне ещё рано уходить на покой.

— Что там ещё?

— Это уже любопытство, Лонго, черта, свойственная горным козлам, а не людям.

— Скажи лучше сразу, что твои познания в этом деле истощились, — рассмеялся он.

— Нет, — возразила я. — Кое-что я вижу и понимаю. Ты как всякий мужчина очень демократичен в свободной любви и жутко деспотичен в браке. Женщина играет в твоей жизни две роли: боевая подруга и жена. Воспринимаешь ты это настолько по-разному, что я согласна всю жизнь быть твоей боевой подругой, но никогда бы не вышла за тебя замуж.

— Всё это вполне сообразуется с нашими обычаями, — пожал пле­чами Лонго. — Боевая подруга сопровождала мужчину на войне и во всём была равна с ним, но её могли убить. А жена оставалась дома и почти ничем не рисковала. Между прочим, большая часть женщин всё-таки предпочитала сидеть взаперти у диктатора-мужа.

— Я, видимо, принадлежу к меньшей части, — усмехнулась я.

Неожиданно я уловила за спиной какое-то движение. Быстро обер­нувшись, я увидела, как из угла выплывает туманный шар видеотектора.

— Это ещё что? — пробормотала я, а Лонго, недолго думая вклю­чил обратную связь. В шаре появился лейтенант Нордони.

— Это ты, Лонго? — спросил он, печально глядя на него. — Да­вайте быстро сматывайтесь оттуда. Через семь минут там будет усилен­ный наряд из моего участка.

— Спасибо, Джули, — проговорил Лонго, вскакивая.

— Не за что, — пробормотал тот и вдруг раздраженно восклик­нул: — И вывинти ты в своём «Олити» этот чёртов маяк! Не все испытывают к тебе такую отцовскую нежность, как я!

Лонго был уже на пороге.

— Джулиано, — проговорила я, выключая компьютер, — мы оставля­ем здесь клубковую дискету с ментограммами Лонго. Сберегите её.

— О’кей, — вздохнул он.

Мы выскочили обратно во внутренний дворик, сели в кресла флае­ра. Лонго достал из-за сидения «Поларис» и ударил прикладом по небольшой планшетке в левом верхнем углу пульта.

— Вывинчивать ещё его, предателя… — пробормотал он, заводя двигатель.

Флаер быстро набрал высоту и полетел над тёмным городом туда, где дома становились всё ниже и ниже и, наконец, последние лачуги из ящиков и разбитых автомобилей остались позади. Внизу чернели ста­рые низкие горы с расколовшимися, осыпавшимися вершинами и бездонные пропасти между ними. Примерно через полчаса «Олити» пошёл на снижение и осторожно приземлился на наклонной площадке, со всех сторон окружённой отвесными стенами, в нескольких местах разрезан­ных трещинами пещер.

IV

Бледная заря вставала над изломанными вершинами гор. Небо становилось серым и потихоньку светлело. Вокруг стояла такая тишина, что без труда можно было услышать медленные усталые удары собственного сердца.

«Олити», накренившись, стоял на каменной наклонной площадке, по­блескивая закрытым куполом кабины. Его фары светили вполнакала, вы­хватывая из предутренних сумерек небольшой каменный круг и часть скальной стены. В нескольких шагах от флаера расположился Лонго. Опустившись на одно колено, он разбирал и чистил свой «Поларис», спокойно и деловито, словно утром ему предстояло идти в бой, и до того буднично, что мне было немного не по себе.

— Не спишь? — спросил он, не поднимая глаз.

— В пещере холодно, — ответила я первое, что пришло на ум.

— Ещё бы, — улыбнулся он, — с такой ледяной кровью можно замёрзнуть и в тропиках. Даже, пожалуй, в аду.

— Не надо про ад, — попросила я, подходя к нему и опускаясь рядом на колени.

— Да, про ад, действительно, не стоит.

Отработанным до автоматизма движением он вставил магазин с па­рализующими зарядами и осторожно положил карабин рядом. Некоторое время он задумчиво смотрел на меня.

— О чём молчишь, мой милый? — улыбнулась я.

— О тебе. И только о тебе, — он придвинулся ближе и положил мне на плечи руки. — А ещё о том, о чём я хочу тебе сказать, но мне не даёт гордость. Мужчина не должен признаваться в своей слабости. Никому.

— Это не верно, — покачала головой я. — Если б это было так, то зачем бы бог создал женщину? На этом свете нельзя быть всегда силь­ным и твёрдым, иногда необходимо расслабиться, отпустить повод, пожаловаться на усталость, сказать, что боишься, что не знаешь, что де­лать, что растерян и сердце стонет от боли, что обидно едва ли не до слёз. Скажи мне это, скажи ещё что-нибудь, всё что хочешь. Я умею слушать, смогу понять и сохраню всё в секрете.

Он устало вздохнул и опустил голову.

— Хочешь быть