Шрифт:
Закладка:
О том, что со мною произошло, я упомянул оперировавшему меня хирургу, — просто к слову пришлось, без всякой задней мысли. Он начисто отверг мою теорию гаснущих нейронов, поскольку все полеты над телом проходили под писк ровной линии ЭЭГ, и предложил помощь специалиста. Я отказался. Не хотелось прославиться как «гонщик, видевший свет в тоннеле» или «тот чокнутый с внетелесным опытом».
Вместо этого я всю энергию употребил на восстановительную физиотерапию, надеясь уже в марте вскочить в старое седло — как раз ко времени очередных заездов кубка Уинстона… И в ту пору даже не догадывался, что расстался с гонками навсегда.
2
— О чем думаешь? — поинтересовалась Пита. Запрокинув лицо, она вглядывалась в бушующую над нами грозу.
Я заморгал, оказавшись выдернутым в день сегодняшний, в холод, дождь и ветер. Собрался было что-нибудь сочинить, наврать с три короба, потому что всякий раз, когда речь заходила об аварии, мы с Питой устраивали ссоры — но посчитал, что обман требует слишком много усилий, и дал простой ответ:
— О Флориде.
Она долго молчала, и я уже решил, что разговор завершен, когда она запоздало произнесла:
— Это уже случилось, Зед. Ничего нельзя изменить. Смирись.
Смириться?
Громыхнуло. Сперва где-то вдали — так что показалось, будто буря уходит. Но секунду спустя иллюзию разрушил новый раскат, прямо над нами.
Едва-едва. И тем не менее я услышал его.
Смирись.
— Прости, — тихо попросила Пита, зная, что задела любимую мозоль. Я не имела в виду, что… Я… Просто мне страшно…
Дух сопротивления, крепнущий во мне, мигом сошел на нет. Я протянул руку, сжал ей колено и сказал:
— Мне тоже.
Она заглянула в мое лицо.
— Я не думала, что ты можешь чего-то бояться.
Фыркнув, я выпустил ее колено.
— Почему же не думала?
— Потому что никогда прежде не видела тебя напуганным.
— Да у меня перед каждым стартом ноги подкашивались.
— Я не в этом смысле. То есть… Даже не знаю… — Кажется, Питой тоже завладели воспоминания. — Веселое было времечко.
— Гонки?
Она кивнула, тихо рассмеялась.
— Что? — спросил я.
— Помнишь, как мы остались без ключа в Канзас-Сити?
Я кивнул. В Канзасе я пришел к финишу первым, и мы всю ночь напролет отмечали победу Пита тем временем продолжала:
— Мы остановились в старом отеле без круглосуточной регистрации. И в итоге забрели в прачечную…
Я тоже заулыбался. Во время наших похождений я потерял карточку-ключ. Мы обошли весь отель в поисках игровой комнаты, библиотеки или хотя бы чулана, где можно было бы поспать до утра. Единственным местом, где мы все-таки смогли уединиться, оказалась прачечная со стиральными автоматами и сушилкой. Но вместо того, чтобы уснуть, мы продолжали веселиться — а только этим мы и занимались в те дни, — а когда оба разогрелись, Пита заявила, что хочет устроить секс на стиральной машине. И даже заставила меня накормить ту монетками, ради вибрации.
— Какая идиотка устраивает постирушку в час ночи? — вздохнула Пита. В виду имелась женщина, вошедшая в прачечную с корзиной белья как раз в тот момент, когда Пита прикусила мне шею, сдерживая сладостные стоны.
— Она еще долго пялилась на мой голый зад, — усмехнулся я.
— Наверное, он ее покорил.
— Или на всю жизнь оставил ей психологическую травму.
— Было весело… — со здоровой ностальгией в голосе повторила Пита, и едва ли намеренно тон ее выдал больше, чем сами слова: веселье закончилось.
— Извини, — сказал я так тихо, что сам не был уверен, что Пита сумеет расслышать меня за шумом ветра.
Явно, что расслышала — потому что сразу переспросила:
— За что?
— Я изменился…
— Мы оба изменились, Зед. Все меняются.
— Я уже не тот человек, каким был прежде.
— Потому что не участвуешь в гонках.
Это прозвучало не простым утверждением; судья вынес вердикт.
Я не ответил.
— Проклятье, — сказала она. — Я знаю, Зед. Ясно? Я поняла. Гонки были большой частью твоей жизни. Ты оказался от нее отрезан. Ясно. Но… прекрати же ты оглядываться назад. У тебя была удачная карьера…
— Целых четыре года.
— И за это время ты достиг большего, чем большинство других гонщиков — за десяток лет.
— Я мог бы стать великим.
— Ты и был велик!
— По-твоему, рекорды…
— В жопу твои рекорды, Зед! Повезло еще, что насмерть не разбился.
— Вообще-то, именно насмерть…
— Ну ты же не остался мертвым. Что само по себе внушительное достижение. Надо быть благодарным за это, за возможность жить. Почему нельзя просто принять то, что случилось, и двигаться дальше?
— Ты не понимаешь…
— Ну конечно! Куда мне!
— Ты что, не слушала, Пита? Я больше не тот, кем был прежде. Если я теперь никакой не гонщик, тогда кто же я, на хрен, такой? Чем посове гуешь заниматься всю оставшуюся жизнь?
— Оставшуюся? Ха! Тебе в лучшем случае светило еще лет пять карьеры, не больше!
— Десять по меньшей мере. Или, скорее, пятнадцать. Даже двадцать.
— Может, хотя бы подумаешь стать комментатором? Твой агент…
— Я не намерен сидеть в тесной будке, наблюдая, как другие носятся по трассе.
— Это лучше, чем ничего, Зед. А именно этим ты и занят. Ничем. Ты жалок, а это делает жалкой и меня заодно. Неужели это не ясно?
— Еще как ясно.
— Так сделай с этим что-нибудь! Вместо того, чтобы каждый вечер напиваться до потери пульса.
— Пошла ты знаешь куда…
— Ты не видишь в этом никакой проблемы?
— Этого я не говорил.
— Ты типичный алкаш, Зед.
Я напрягся. Это слово мне не понравилось. Оно вызывало в памяти образы бродяг, сидящих на обочине и выклянчивающих мелочь. Но тем не менее именно алкоголиком я и был — просто деньги еще не перевелись.
— И что теперь? — требовательно вопросила Пита, когда я не ответил. — Решил меня игнорировать? А ты замечал, что в последнее время мы вообще не общаемся, если я специально не завожу разговор?
— Хочешь обсудить, почему я пью? — вспылил я.
— Да знаю я, почему ты пьешь… — сказала Пита.
Я покачал головой.
— Дело не только в том, что я больше не могу участвовать в гонках… — Я замялся, усомнившись в необходимости произносить вслух то, что вертелось на кончике языка. Хотя какого черта? — Это… что мы здесь.
Пита нахмурилась, не поняв.
— Здесь? На этом острове? Да мы только сегодня приплыли…
—В Мексике, —
