Марьяна открыла рот, но ответить не успела: дверь вдруг распахнулась, и в дом влетела запыхавшаяся Фёкла.

— Простите-простите-простите, — запричитала она.

— Так ты же вроде с самого начала здесь была, — удивилась Марьяна. — Я и не заметила, что ты уходила.

— Да я тайком выскользнула, шоб никто не видел. Но теперь всё равно придётся признаться… ох я и растяпа! Коробочку запаковала, а подарок положить забыла. Ужо здесь будучи, поняла, что самое главное-то дома оставила, — аж сердце зашлось. Ух я и бежала… — Фёкла утёрла пот со лба и протянула Тайке прозрачный смоляной шарик с засушенным четырёхлистным клевером внутри. — Держи, ведьма, это тебе на удачу. С Новым годом!

— Ой, спасибо! — Тайка прижала подарок к груди, уже предвкушая, как повесит шарик на ёлку.

Хорошо, что всё выяснилось! Сеньку, конечно, хлопали по плечу, извинялись. Даже Пушок, и тот смущённо промурлыкал:

— Ты это… не серчай. Сам понимаешь — детективу положено строгим быть. Ну, перегнул, бывает. В общем, с меня бутылочка медового сбитня — и мыр? Ой, то есть мир.

— Лады. Дай пять! — Сенька, к счастью, был характером отходчив, и праздник продолжился.

Марьяна пела, Никифор подыгрывал, кикиморы отбивали босыми ступнями ритм, а коловерший хор дружно подмявкивал на каждом припеве.

За окном валил снег, но в хорошо протопленном доме было тепло, пахло ёлкой, мёдом, пирогами и любимым Марьяниным чабрецом. Все беды и невзгоды остались за порогом, сегодня им в Дивнозёрье ходу не было.

Тайка тоже пела вместе со всеми и, украдкой поглядывая на свой подарок, думала: пусть нам всем повезёт и наступающий год будет лучше уходящего. Слышишь, госпожа судьбопряха? Ну очень надо!

Чего хотят духи зимы?

Сказка для Макса Рязанова

— Тая, а ты знаешь, что в феврале духи зимы бродят среди людей? Ты думаешь, что деда Фёдора у колодца встретила, а это Студенец. Участковый избы обходит? Как бы не так — это Мороз-воевода дозором… ну дальше сама знаешь. Баба Лиза у калитки снег разгребает? А может статься, это сама Марена-смерть к нам пожаловала, — Пушок взахлёб делился новым знанием. — Но это и незнакомые люди могут быть. Вроде смотришь: турист приехал к нам в Дивнозёрье на лыжах покататься, а он не турист, а Карачун какой-нибудь… ух, страшно!

В голосе коловерши было больше восторга, чем страха. Но Тайку его слова, признаться, насторожили.

— Кто тебе такое рассказал? Я от бабушки ничего подобного не слышала.

— Марьянка-вытьянка. И я ей верю. Во-первых, она сама призрак — значит, ей видней. А во-вторых, она хоть и приколистка, но такими вещами шутить не будет — это ж тебе не какой-нибудь Сенька-алкаш! — Пушок подцепил из банки солёный огурец и радостно захрустел.

Тут он был прав: Марьяна зря болтать не станет. Но… что-то всё-таки не клеилось.

— А почему она раньше молчала? — Тайка задумалась с насаженной на вилку картофелиной.

— Говорит, мол, думала, вы знаете. — Пушок потянулся к картофелине и, получив по лапам, заныл: — Ну, Тая! Я думал, ты уже её есть не будешь. А чего добру зря пропадать?

— Нет, вы только на него посмотрите! Сначала новостями растревожил, а теперь ещё и на мою картошку зарится! Вот скажи, что нам теперь делать? Духи зимы, скрывающиеся среди людей, — звучит очень опасно. Я, как ведьма Дивнозёрья, должна этим заняться, тебе не кажется?

— Стопудово! — коловерша вспрыгнул на стол. Обычно Тайка ругалась, когда он так делал, но удержаться было сложно.

Впрочем, сейчас она была слишком погружена в раздумья, чтобы отреагировать сразу.

— Эх, хотела бы я знать, зачем им это нужно…

— Что?

— Ну, людьми притворяться.

— А, это я тебе скажу, — Пушок поправил воображаемые очки. — Слыхала, небось: на исходе зимы холода особенно злы. Это зимушка-зима бесится, что кончается её срок, и ищет, кого бы с собой прихватить. Лютует, в общем.

— Выходит, духи зимы хотят погубить кого-то из жителей деревни? — ахнула Тайка.

А Пушок продолжал рассуждать:

— Тая, я только сейчас понял: февраль самый невезучий месяц! Короткий, да — но, видать, неспроста ему дней недодали. Холодно, голодно, припасы заканчиваются — мне на днях снегири жаловались. Ещё и солнца мало, а на душе — чёрная грусть-тоска.

— С чего это у тебя грусть-тоска?

— Так вишнёвое варенье в погребе тю-тю.

— А кто его «тю-тю»? Сам же всё и слопал.

— Ну так то ещё в январе было! — отмахнулся Пушок, глядя за окно на потемневшее небо: похоже, надвигалась метель. — Вот ты блины на Масленицу печь собираешься?

— Конечно!

— А с чем мы их будем есть?

— С маслом да со сметанкой. А ещё — с яблочным джемом. Его у нас навалом.

— Но это же не совсем то! — Пушок шмякнулся на бок. Видимо, это должно было показать глубину его отчаяния, но Тайка почему-то не оценила, ещё и опомнилась!

— Кыш со стола, оглоед! Ещё и валяется! Тут духи зимы по деревне как у себя дома расхаживают, а он трагедию устраивает из-за вишнёвого варенья. Одолжу баночку у Алёнки, делов-то!

Пушок резво скатился вниз и склубочился на стуле — одни уши остались над скатертью торчать.

— Сходи-сходи, — он нетерпеливо дёрнул кисточками. — Заодно про духов зимы спросишь.

— У Алёнки? Ей-то откуда знать?

— Не, к ней в гости дядя Макс приехал. Ну помнишь, колдун из города? Может, он в курсе…

— Ой, здорово! Давненько мы с ним не виделись, — Тайка бросилась натягивать валенки.

Недоеденная картофелина осталась на тарелке. Пушок высунул нос, облизнулся и вздохнул, но не тронул.

— Доедай уж, — разрешила