— Ща! Я тут недавно как раз новое сделал. Почитаю!

Ждать пришлось недолго — художник-поэт торжественно извлек на свет несколько исписанных листов. Опершись на стену, он на несколько секунд замер в какой-то неудобной, нервозной позе, и весь переменился. Вместо расхлябанного, разбитого и еле соображающего существа вдруг обнаружился симпатичный, хоть и тощий до ужаса, молодой человек со спокойным лицом. Глаза его я все еще не видел: полароиды парень не снимал. Вдохнув глубже, Кир стал читать:

— А лес всё помнит.

Лес всё прекрасно помнит —

Он разрастается быстро по полю ржи.

Думаешь, будто сильный?

Конечно, сильный,

Только пойди, витязь, его свяжи.

Лес стонет ветками,

Пальцы скребутся в окна,

Все витражи дворца оплетает плющ.

Думаешь, будто сможешь?

Конечно, сможешь,

Только пойди, дверь ты запри, на ключ.

Лес стонет громче,

Гнётся, скребётся ближе —

Для чинных залов громки его шаги.

Думаешь, будто видишь?

Конечно, видишь.

Только ты, витязь, внимательнее смотри.

Лес терпел долго, зубы сжимал в порубке—

От королевских труб билось аж всё внутри.

По лесу мчались могучие ваши кони,

Но громким ржанием замок не сберегли.

Из-под земли, наспех ломая плитки,

Сильные корни вылезли, а трава

Покрыла картины, постели, шелка и свитки —

Сделала больше, маленькая, чем могла.

Стебли окрепли — нечего дурью маяться.

Сломан трон царский, вечно теперь пустой.

Где при дворе люди носили маски,

Тёмный лес разрастается

Прямо над головой.

И замолк, позволив последней строчке растечься в воздухе, смешаться со стенами. Рассеяться в пыльной пустоте старого общежития. У меня по коже пробежал холодок, пришлось обернуться к окну и проверить, не пришел ли по наши души Бирнамский лес. Конечно, нет — там по-прежнему простиралась сибирская пустошь. Иволга сидела, не шевелясь, глядя на собственные ладони.

— О чём эти стихи?

— Да все они об одном, — Кир небрежно швырнул листы на стол и сполз по стенке вниз, вытягивая ноги уже в другую сторону. — Я больше ни о чем и не пишу, с тех пор, как.

— Красиво написано, — похвалил я.

Поэт шутливо поклонился.

— К вашим услугам!

— И что, ты не публикуешься?

Кир почесал подбородок и допил чай.

— Не. Иногда читаю знакомым.

— Почему?

— Слово изреченное есть ложь. А слово записанное — тем более.

Я только вздохнул. Спорить с такими типами — занятие бесполезное, особенно, когда нет никакого желания спорить вообще. Ива качнула ножками в воздухе и, наконец, задала вопрос:

— Как думаешь, свобода существует?

Я замер в ожидании. Казалось, ответ от такого необычного человека должен удивить. Солнечные лучи, пробивавшиеся в окно, падали на лицо Кира, отражаясь в серых стеклах полароидов. Обстановка располагала к немыслимым откровениям.

— Не знаю, — протянул поэт. — Главное — чтобы таращило, солнышко. Вот это — хорошо.

Захотелось на воздух. Все очарование таланта испарилось: перед нами сидел обыкновенный до пошлости наркоман.

— Пойду, пройдусь.

— Да куда ты один попрешься… — проворчала Иволга, поднимаясь следом.

Я не ответил ей, быстрыми шагами покидая комнату. Темнота общежития, вязкая, липкая и вкрадчивая, поглотила нас обоих, добавляя к сбивчивым мыслям свои, скользкие и бледные. Кажется, мы умудрились заблудиться где-то в коридорах, наткнулись на парочку, курящую у разбитого окна. Дым от сигарет шёл, перекрывая пар из приоткрытых губ. Парень был высок, хмур и словно разочарован во всем на свете. Он даже не курил толком — так, вертел сигарету в пальцах, наблюдая, как тонкая серая струйка выползает наружу, огибая осколки стекла. Девушка, низкий, теряющийся в темноте угла силуэт, делала сильные затяжки и барабанила пальцами по подоконнику. Мне показалось, что они очень хотят друг другу высказаться, но не знают языка. Было в этих двоих, таких разных с виду, что-то неуловимо общее, какой-то единый надлом. А может, парочки вообще не существовало — лишь душный похмельный бред, навеянный мраком мертвого помещения и общением с Киром.

Очнулся я только на крыльце, ослепительно белом в лучах полуденного солнца. Иволга сидела рядом и смотрела на снег, устало щурясь.

— Зачем мы к нему пошли?

— Проведать, — неохотно ответила красноволосая. — Спросить о свободе. Тебе показать, интересно же.

— Что интересно?

— Как ты испугаешься.

— Ясно. Ну, ты развлеклась. Можем, наконец, идти домой.

— Неа. Надо хотя бы попрощаться, раз пришли.

Я согласно кивнул, но с места не сдвинулся.

— Откуда ты его знаешь?

— Я жила у Кира, пока не встретила тебя.

— Ага, — желчь не удержалась внутри и просочилась в тон вопроса: — Это ты его до такого состояния довела?

Ива ответила не сразу, так что я успел устыдиться самого себя.

— Нет. Кир уже был зависимым, когда мы познакомились. Он, знаешь, из детдома. Но старался. У него там девушка была, Кир её тоже тащил. Вместе поступили, снимали квартиру. Она подрабатывала, он продавал картины. В общем, все шло хорошо, пока не пришла болезнь. У девушки Кира начались галлюцинации, навязчивые идеи. Голоса в голове. Ей диагностировали шизофрению, и упекли в диспансер. Кир был рядом, пока она медленно умирала. И сломался. Сначала пил, потом…

— Ясно…

— Кир хороший, — веско закончила Иволга. — Он справляется. Всё под контролем.

Я не выдержал — нервно фыркнул и покачал головой.

— Пошли, — красноволосая бросила бычок в снег и первой шагнула обратно в общагу.

Когда мы вошли, Кир рисовал. Очки валялись на полу, на мольберте красовался ватман, на плитке горел газ. Хозяин комнаты стоял к нам спиной с черным карандашом в руке и писал картину нервными, рваными движениями. Ивы выругалась, погасила огонь и оперлась на стенку, скрестив руки на груди.

— Ты же обещал!