в две плетеные косы, спускающиеся по щекам. Кроме того, мужчины надевают лучшие свои заячьи шубы, а дочери Эвы — пестрые длинные рубашки с небольшим воротником, застегивающимся на груди. Князь нисколько не заботится, однако ж, о туалете, не переменяет своей шубы с прожженной спиной, извиняясь неимением другой, потому что в прошлую зиму добыл всего только 150 белок, 4 соболя да несколько лисиц, волков и диких оленей. Лов действительно небольшой, если возьмем в соображение, что в Енисейском округе пуд муки стоит 5 рублей ассигн., то как не извинить нескольких дыр на шубе. К тому же остяцкий князь — прекрасный рослый мужчина, лицо у него такое благородное и доброе; войдем же в его юрту и познакомимся с его семейством. Дряхлый старик, отец князя, сидит за очагом и бормочет какие-то наставления; несколько подалее, в уютном уголку, сидит княгиня, которая, чтобы скрыть свое смущение, произведенное нашим приходом, тотчас же принялась ласкать своего малютку. И она, хоть и княгиня, в простой рубашке, без всяких украшений, кроме простоты сердечной. Я занял указанное мне место по правую руку очага рядом с князем, который втихомолку потягивал из бутылки с водкой, вверенной мною его попечению.

Когда водка несколько порасшевелила врожденную остякам флегму, князь начал рассказывать мне о своих похождениях и бедствиях в течение прошлой зимы. Бедный трудился изо всех сил и все без толку. Вместо того чтобы спокойно валяться в своей торфяной юрте, он с первым же снегом отправился в лес. Скитаясь по полям и дебрям, он даже и берестяную свою юрту разбивал лишь в случае крайней необходимости, обыкновенно же и ночи проводил под открытым небом на снегу. Можно себе представить его горе, когда, пробродив целый день и не добыв даже и какой-нибудь куропатки, он возвращался к жене, ожидавшей его у разложенного огня. Небольшой запас муки и сушеной рыбы вышел прежде времени, и часто приходилось им питаться мясом волков и других хищных зверей. Для перенесения таких бедствий потребно, конечно, своего рода геройство.

Когда князь кончил повесть о бедствиях настоящего времени, отец его начал говорить о временах прошедших, когда лисицы выскакивали из каждого куста и в каждом пне попадались соболи. Рассказы старика ясно показывали, что для него и собственная его юность преобразовалась уже в сказочный сон, потому что, кроме удивительных ловов соболей, которые всякий раз попадались ему в таком же количестве, как рыба в самый удачный лов, он рассказывал вместе с тем и о странствовании богов по земле, о полетах шаманов по воздуху, о явлениях духов, о борьбе волшебников так подробно, как будто сам был очевидцем всего этого. В рассказах о религиозных понятиях его отцов было много интересного; на основании их я замечу здесь только, что енисейские остяки, хотя и христиане, все еще чествуют три могущественных божества: 1) бога неба, именуемого Es, 2) подземное божество женского рода по имени Imljа и 3) бога земли — медведя[135]. О сем последнем остяк думает, что он не зверь, как все прочие, что звериная шкура его — только покров, под коим скрывается существо, имеющее человеческий вид и одаренное божеской силой и мудростью. Такое же представление господствует и между тунгусами, самоедами и всеми финскими народами; енисейский остяк сверх того почитает медведя и стражем всего низшего мира духов. Это значение медведь разделяет с Имлей, которая так же, как и он, кажется, подчинена, однако ж, богу неба.

После этой краткой отлучки в область прошедшего возвратимся к настоящему и пойдем смотреть на стрельбу из лука, на которую приглашают нас молодые сыновья князя. Молодежь выстроилась уже на поле в ряд и жилистыми руками пробует тетивы луков. За ними стоит ряд цветущих девушек, пришедших смотреть на эту забаву. Весьма вероятно, что многие из парней, попадая железной стрелой в указанную отдаленную ледяную глыбу, попадали другой, нежнейшей, в сердца молодых девушек, и на самом деле едва ли последняя цель не была настоящей. Стрелы пускались и вверх, на воздух, и там гонялись одна за другой, как соколы. С восторгом следили девушки взорами за каждой ловко пущенной стрелой и приветствовали счастливого стрелка протяжным: hee! Как приятно отдавался этот одобрительный крик в ушах парня, показывала краска, выступавшая на щеках его. По окончании игры я ждал олимпийской раздачи наград, но оной не последовало, только мне, ничего не делавшему, сыновья князя подарили две стрелы. Впрочем, в основе было, может быть, что-нибудь олимпийское в хороводной пляске, начавшейся затем тут же. Она была совершенно подобна тунгусской, с той только разницей, что в ней участвовали и девушки, составляя, однако ж, отдельный полукруг, потому что северное целомудрие не дозволяло им соединить свои руки с полукругом мужчин. Вследствие этого во все продолжение пляски между двумя полукругами виднелся постоянно промежуток.

Я пробыл здесь два дня и затем продолжал свое путешествие с немногими перерывами до Туруханска. Берега Енисея населены попеременно русскими и остяками; первые имели избы и дворы, а последние только лодку и берестяную юрту. Все показывало, что, миновав устье Сыма, мы выехали уже из благословенной золотоносной области. Не говоря уже о бедственном положении остяков, даже и русские находились в такой нищете, что прикрывали наготу свою пестрыми остяцкими лохмотьями. Почти во всякой деревне виднелись покинутые, развалившиеся избы, да и жилые-то по большей части были жалкие лачуги с крошечными оконцами, со слюдой вместо стекол, с деревянными трубами и с плоскими, низкими крышами, поросшими разными тайнобрачными растениями — единственными садами деревни. В этих лачугах я заставал обыкновенно только больных и дряхлых, потому что способные к работе занимались рыбной ловлей по берегам Енисея[136]. Сии последние живут в это время в берестяных юртах, в шалашах из хвороста или просто на берегу под открытым небом. В рыболовное время по образу жизни они мало отличаются от туземцев. По крайней мере я видел сам, что всякий раз, как вытянут сеть с рыбой, они тотчас же распластывали несколько живых рыб и тут же, как чайки, съедали их без хлеба, без соли и без всякой приправы. Говорят, что употребление сырой рыбы предохраняет от господствующего здесь скорбута, но я не думаю, чтобы русский сибиряк только из одного этого оставил свою так глубоко им чтимую хлеб-соль. Настоящая, действительная причина этого — нужда, потому что Енисейский Север, некогда благодаря обилию разного рода зверей почитавшийся благословенным краем Сибири, в настоящее время повержен в глубокую нищету размножением. В северной части Енисейского округа рыболовство — главный