и очаровал своего отца. Софи получила от мужа деньги, переехала в дом рядом с монастырем, занялась благотворительностью и согласилась выйти замуж за бывшего капитана кавалерии. Он умер, не успев заключить брак, а на следующий день (9 сентября 1789 года) Софи покончила с собой.44

Жена Мирабо отказалась с ним видеться, он подал на нее в суд за дезертирство, проиграл дело, но поразил друзей и недругов красноречием своей пятичасовой речи в защиту своего невозможного дела. Отец отрекся от него; он подал на отца в суд и добился от него пособия в три тысячи франков в год. Он занимал деньги и жил роскошно. В 1784 году он завел новую любовницу, Генриетту де Нера. С ней он отправился в Англию и Германию (1785–87). По пути у него были случайные связи, которые Генриетта ему прощала, поскольку, по ее словам, «если женщина делала ему малейшие знаки внимания, он сразу же принимал огонь».45 Он дважды встречался с Фридрихом и узнал о Пруссии достаточно, чтобы написать (на основе материалов, предоставленных ему прусским майором) книгу De la Monarchie prussienne (1788); ее он посвятил своему отцу, который назвал ее «огромной компиляцией неистового работника». Калонн поручил ему отправить несколько секретных депеш о германских делах; он отправил семьдесят, которые поразили министра своей остротой восприятия и сильным стилем.

Вернувшись в Париж, он понял, что общественное недовольство приближается к революционному пылу. В письме министру Монморину он предупреждал, что если Генеральные штаты не соберутся к 1789 году, то произойдет революция. «Я спрашиваю, считались ли вы с судорожной энергией голода, действующей на гений отчаяния. Я спрашиваю, кто осмелится взять на себя ответственность за безопасность всех, кто окружает трон, а может быть, и самого короля?»46 Его охватило волнение, и он бросился в поток. Он добился непрочного примирения с отцом (который умер в 1789 году) и предложил себя в Экс-ан-Провансе в качестве кандидата в Генеральные штаты. Он предложил дворянам округа выбрать его; они отказались; он обратился к Третьему сословию, которое приняло его. Теперь он покинул свой консервативный кокон и взмахнул крыльями как демократ. «Право суверенитета принадлежит исключительно… народу; суверен… может быть не более чем первым магистратом народа».47 Он хотел сохранить монархию, но только в качестве защиты народа от аристократии; в то же время он призывал к тому, чтобы все взрослые мужчины имели право голоса.48 В обращении к эстам Прованса он пригрозил привилегированным классам всеобщей забастовкой: «Берегитесь, не пренебрегайте этим народом, который все производит; этим народом, который, чтобы быть грозным, должен быть только неподвижным».49

В Марселе (март 1789 года) вспыхнул хлебный бунт; власти послали за Мирабо, чтобы он приехал и успокоил народ, так как знали о его популярности. Население собралось в толпу из 120 000 человек, чтобы приветствовать его.50 Он организовал патруль для предотвращения насилия. В обращении к марсельскому народу он посоветовал простолюдинам проявить терпение, пока Генеральные штаты не найдут время для установления баланса между производителями, желающими высоких цен, и потребителями, желающими низких. Бунтовщики послушались его. С помощью того же убеждения он утихомирил восстание в Эксе. И Экс, и Марсель выбрали его своим депутатом; он поблагодарил избирателей и решил представлять Экс. В апреле 1789 года он отправился в Париж и в Генеральные штаты.

VI. ПОСЛЕДНЯЯ РЕПЕТИЦИЯ: 1789 ГОД

Он проехал через страну, в которой царил голод и готовилась революция. В нескольких районах весной 1789 года неоднократно вспыхивали восстания против налогов и дороговизны хлеба. В Лионе народные массы ворвались в офис сборщика налогов и уничтожили его реестры. В Агде, близ Монпелье, жители угрожали всеобщим грабежом, если цены на товары не будут снижены; они были снижены. Деревни, опасаясь нехватки зерна, насильно препятствовали его вывозу из своих районов. Некоторые крестьяне говорили о том, чтобы сжечь все замки и убить сеньоров (май 1789 г.).51 В Монльери женщины, узнав о повышении цен на хлеб, толпой ворвались в амбары и пекарни и захватили весь имеющийся хлеб и муку. Подобные сцены происходили в Брей-сюр-Сен, Баньоль, Амьене, почти повсюду во Франции. В городе за городом ораторы будоражили народ, рассказывая, что король отложил выплату всех налогов.52 В марте и апреле по Провансу пронеслось сообщение, что «лучший из королей желает налогового равенства; что больше не будет ни епископов, ни сеньоров, ни десятин, ни пошлин, ни титулов, ни различий».53 После 1 апреля 1789 года феодальные пошлины больше не выплачивались. «Добровольный» отказ дворянства от этих повинностей 4 августа был не актом самопожертвования, а признанием свершившегося факта.

В Париже волнение нарастало почти ежедневно по мере приближения заседания Генеральных штатов. Памфлеты лились из прессы, ораторское искусство возвышало свой голос в кафе и клубах. Самый известный и мощный памфлет за всю историю появился в январе 1789 года, написанный свободомыслящим аббатом Эммануэлем-Жозефом Сьесом, генеральным викарием Шартрской епархии. Шамфор писал: «Что есть государство Тьер? Все. Qu'a-t-il? — Rien» («Что такое Третье государство? Все. Что у него есть? Ничего»). Сьез превратил эту взрывную эпиграмму в захватывающий заголовок и превратил ее в три вопроса, которые вскоре задала половина Франции:

Что такое Третье сословие? Все. Чем оно было до сих пор в политическом устройстве? Ничем. О чем оно просит? Стать чем-то.54

Из 26 000 000 душ во Франции, указывал Сьез, по меньшей мере 25 000 000 принадлежат к третьему сословию — нетитулованным мирянам; в сущности, третье сословие и есть нация. Если в Генеральных штатах другие сословия откажутся заседать вместе с ним, оно будет вправе объявить себя «Национальным собранием». Это выражение сохранилось до наших дней.

Голод был еще красноречивее слов. Пока правительство, духовенство и богачи создавали в Париже пункты помощи, из глубинки стекались нищие и преступники, чтобы поесть и рискнуть своим пустым местом в актах отчаяния. То тут, то там народ брал дело в свои руки; он угрожал повесить на ближайшем фонарном столбе любого торговца, прячущего зерно или берущего за него слишком высокую цену; часто он