– Так ты здесь ничего еще толком и не видела!

– Все равно. Чужое все какое-то… Хотя я бы хотела чуть больше на Мончегорск посмотреть.

– Ну, сейчас переоденемся, Васюту заберем и попросим Силадана, чтобы по городу кружок сделал.

* * *

Васюта стоял, дожидаясь их возле своего подъезда, такой мрачный, что Олюшка, выпрыгнув из машины, бросилась к нему, словно пытаясь закрыть собой от всех бед.

– Что случилось, Васечка?! Тебя не отпустили с работы?!

– Как они меня не отпустят-то? – проворчал тот. – Ну, сначала шеф встал на дыбы: мол, две недели отрабатывай, но я ему сделал предложение, от которого он не смог отказаться.

– Надеюсь, не руки и сердца? – выбрался из «Волги» и Ломон.

– Мое сердце мне уже не принадлежит, – с любовью глянул Васюта на Олюшку. – А ему я предложил забрать остатки моей зарплаты, что там от перерасчета после увольнения получится. Черканул ему доверенность, все дела…

– И он не спросил, с чего ты вдруг такой добрый?

– Ясен пень, спросил. А я ему честно ответил: женюсь.

– Ну а почему ты тогда такой хмурый? – спросил двуединый.

– Меня по дороге домой обчистили, паспорт украли.

– Нашел о чем переживать! Зачем тебе теперь этот паспорт? Забыл, куда отправляешься?

– Не забыл, – вновь бросил Васюта на Олюшку влюбленный взгляд. – Но мне в принципе обидно. Руки бы этим гадам оторвать! Одну как минимум – ту, которая в мой карман залезла… У меня, между прочим, про это садюшка есть. Прочитать?

– Можно подумать, если мы скажем «нет», ты этого не сделаешь, – хмыкнул Ломон.

– А я не скажу «нет», я люблю Васины стихи слушать! – топнула ногой осица.

И Васюта прочитал им садюшку:

Был я у тети любимый племянник.

Как-то обчистил раз тетю карманник.

Тетя подумала – это был я.

Нынче ладошка одна у меня.

Глава 22

И все-таки двуединый подозревал, что Васюта грустит не только из-за паспорта, а вернее всего, совсем не из-за него. Наверняка ему попросту было жаль расставаться с привычным миром, с родным городом, с родителями, наконец…

– Ты родителям-то сообщил? – озвучил последнюю мысль Ломон.

– Ясен пень, – буркнул Васюта. – Записку на столе оставил. – Тут он вдруг встрепенулся и посмотрел на двуединого умоляющим взглядом: – Андрюх, будь другом, а?.. Давай я сейчас несколько записок напишу – таких… ну… нейтральных, что жив-здоров и все такое, а ты их будешь изредка моим родителям отправлять – хотя бы раз в пару месяцев, чтобы они сильно обо мне не переживали…

– Ты охренел? – уставился на приятеля двуединый. – А так они, по-твоему, не будут переживать? Если даже ты конверты своей рукой подпишешь, отправлять-то я их буду отсюда, и они это по штемпелю увидят. Крутое успокоение: сынок где-то в городе от них ныкается и записки по почте шлет! Его или похитили и взаперти держат, или он сам крышей поехал и самозаточился от всего этого мира. Умнее объяснения я даже придумать не могу! Это самая настоящая дурость, веришь? Так что – нет, я ею заниматься не собираюсь. Кстати, а почему ты им просто не позвонишь?

– Я… боюсь… – прошептал Васюта.

– Значит, твои садюшки про родных все же не на пустом месте? – брякнул Ломон и тут же пожалел об этом, так резко вскинулся приятель – вот-вот бросится на него с кулаками!..

Но Васюта не бросился. Он снова поник и признался, кинув виноватый взгляд на Олюшку:

– Я боюсь, что когда их услышу, то… не смогу… Нет, смогу, ясен пень, но мне это будет в тыщу раз труднее сделать. Уйти навсегда я имею в виду.

Тут Ломон кое-что вспомнил и посмотрел на Олюшку:

– Погоди, а ведь ты с нами пошла еще и затем, чтобы самой поговорить с его родителями по телефону, успокоить их и все такое…

– Да, поначалу хотела, – смутилась осица. – Но потом подумала, что тогда бы пришлось им врать. А я не хочу врать родителям… любимого человека. Я им так за него благодарна!

Олюшка порывисто обняла Васюту и принялась что-то горячо ему шептать на ухо. Двуединый собрался было прервать эту мелодраматическую сцену, но его окликнул из «Волги» Силадан:

– Оставь их! Сядь, поговорить нужно.

Ломон забрался в машину и сел впереди, рядом с бывшим полковником. Сзади просунул к ним голову и Медок.

– Что случилось? – спросил двуединый.

– Пока ничего. Но я все это время думал о том, что вы мне рассказали, и кое-что мне показалось сильно подозрительным.

– И что же?

– Зан, – коротко бросил Иван Гунтарович.

– Ну, Зан вообще-то не «что», а «кто», – улыбнулся Ломон, – он ведь разумный.

Но Силадан его благодушия не принял.

– Вот Медок – это «кто», – потрепал он мохнатую собачью голову. – А кусок железа, пусть он хоть трижды разумный, – это кусок железа и есть. Да и в разум его я не верю. Это просто компьютер, который кто-то очень хитроумно запрограммировал.

– Вообще-то в том мире… – начал двуединый, но Силадан остановил его жестом:

– Тем более в том мире, о котором мы ни хрена не знаем. Ладно, ты знаешь, но тоже ведь не все. Но это пока оставим. Неважно, сама эта железяка что-то придумывает или ей кто-то команды дает, но только смотри, что у нас получается… Сначала этот Зан повел тебя… ну, пусть не всего тебя, а Лома на нашу… на их то есть Нюдовскую гору. Проверить будто бы, не коммунизм ли по ту сторону. И как-то быстро он это проверил, даже с горы спускаться не стал. Бах! – и взорвал переход. И оправдание есть – Ленина на постаменте увидел. Ладно, допустим. А что потом? А потом он стреляет рядом с дирижаблем. Если он такой умный, как ты говоришь, то делать бы этого нипочем не стал – прекрасно знал, как это опасно. А вот ежели он хитрый, как я полагаю, то сделал это нарочно – чтобы отогнать кандалакшинцев, не дать им торговать в Мончегорске… то бишь в Мончетундровске этом, чтобы не забирали они драгоценные артефакты в обмен на стеклянные бусы, образно говоря. А в подтверждение моей гипотезы, – начал загибать пальцы полковник, – раз – это то, как быстро он потом нашел вездеход, будто знал, где стоит, и два – как поехал на нем прямо туда, куда дирижабль вдруг почему-то упал…

– Но он ведь и правда знал, я же рассказывал, – перебил его Ломон. – Он случайно сквозь переход из лицея в тот гараж попал. А упал дирижабль и вовсе по