Шрифт:
Закладка:
Продолжая болтать, я подошла к авансцене, села на какой-то пуфик и, вертя в руках носовой платочек, взглянула в зал. Большаков благодушно улыбался, зато Ромм был бледен как полотно. Затем, снова напевая, я покинула сцену. «Надо немедленно улизнуть, чтобы не попасться Ромму на глаза», – подумала я, но не было сил двинуть ни рукой, ни ногой.
Спектакль закончился. Раздался гром аплодисментов. Артисты выходили кланяться снова и снова. Вытащили на сцену и Ромма. Я наконец немного пришла в себя и уже двинулась к выходу, чтобы сбежать, как услышала голос Ромма:
– Яня!
Я остановилась, но повернуться к нему лицом не решалась. Он подошел, обнял меня и произнес:
– Вы отлично вышли из положения. Просто отлично! Молодец. Но к следующему спектаклю текст все-таки надо будет подучить.
– Да я знала его! Знала! Но… вдруг забыла.
– Понимаю. От волнения с артистами это бывает.
Все-таки Ромм не просто талантище и умный, эрудированный человек – он еще и очень-очень добрый. Какое счастье, что у меня есть такие друзья.
Через какое-то время пришла телеграмма из Сталинабада от режиссера Василия Пронина: «Предлагаю роль Кати Веселовой в картине „Март-апрель“».
Я боюсь ехать, поскольку все еще не уверена, что смогу работать, но все меня уговаривают – никто же не знает, что я потеряла мастерство.
Худруком Сталинабадской киностудии был тогда Сергей Юткевич, мой давний хороший знакомый. Может быть, это его идея – пригласить меня на съемки? Нас связывала давняя дружба. В течение всей моей творческой жизни он был чем-то вроде моего продюсера. Еще когда я училась в ФЭКСе, он иногда приходил к нам на занятия. Тогда некоторым казалось, что Козинцев и Трауберг напрасно тратят на меня столько времени. «Зачем вам это? – спрашивали их. – Во-первых, она не фотогенична, а во-вторых, у нее нет ни возраста, ни пола. Играть детей? Но СССР не Америка, у нас не пишут сценарии для Мэри Пикфорд. А взрослых она вообще никогда играть не будет: Жеймо не типична». А вот Юткевич был другого мнения: почти каждому молодому, начинающему режиссеру он рекомендовал меня на всевозможные роли девочек и девушек – и к тому же в разных жанрах. Именно ему я обязана своей работой в кино. И когда много лет спустя, в 1979 году, меня пригласили в Москву на встречу ветеранов немого кино, мне захотелось от всего сердца поблагодарить за это в первую очередь Сергея Иосифовича: если бы не он, возможно, моя жизнь сложилась бы совсем по-другому.
Но сейчас я очень сомневалась, что смогу сняться в большой роли в кино: ведь там своими словами текст не скажешь, а читать я по-прежнему не могла.
Друзья меня все-таки уговорили. Рискну.
Приезжаю в Сталинабад. Прямо с вокзала иду на студию и… попадаю в объятия Юткевича. Мы так обрадовались друг другу, что от волнения некоторое время не могли произнести ни слова. Успокоившись, я спросила:
– Это с вашей подачи Пронин пригласил меня сниматься в его картине?
– Да, но он так обрадовался, что тут же побежал отправлять вам телеграмму.
– Спасибо, Сережа.
О своих сомнениях я не стала ему говорить – вдруг все как-нибудь обойдется. А нет – извинюсь и уеду.
Меня поселили в квартире с соседкой, которая оказалась очень милой, приветливой женщиной. Жить с ней было легко и уютно.
Пока не начался подготовительный период, я ходила, изучала город. Вскоре заметила, что совсем перестала искать забор. Вообще забыла о нем. Правда, ни с того ни с сего на меня напал кашель, который становился все сильнее, хотя я аккуратно принимала таблетки. Видно, я до смерти надоела кашлем бедной соседке, потому что в какой-то момент она сказала:
– Янина Болеславовна, вот адрес очень хорошего врача. Обещайте, что обратитесь к нему. Он наверняка вам поможет.
Я взяла адрес:
– Спасибо. Завтра же пойду, обещаю.
Доктор оказался стареньким и очень симпатичным. Он усадил меня и попросил внимательно смотреть ему в глаза, а потом вдруг спросил:
– Вы пережили какой-то шок? Что у вас произошло?
На его вопрос я ответила только:
– Война.
– Да, да, – сказал доктор, – многие сейчас потеряли близких: матери – сыновей, жены – мужей…
При слове «муж» я дернулась, как от внезапной острой боли. Заметив это, доктор сменил тему:
– Вы температурите?
– Нет, доктор, меня замучил кашель: никак не хочет проходить, хоть я и принимаю таблетки.
– Вот что, милая деточка, я дам вам лекарство, которого в аптеках вы не найдете, а у меня оно есть. Сейчас я напишу, как его принимать.
И он что-то написал на бумажке.
– Доктор, вы мне лучше скажите, как его принимать.
– Почему? – удивился доктор.
– Я… Я забыла буквы и читать не могу.
– Та-ак, – протянул доктор. – Ну ничего, это тоже поправимо, деточка.
Мне ужасно нравилось, что он называет меня «деточка». И вообще, он очень напоминал моего любимого дедушку – такой же добрый и ласковый.
– Скажите, милая, а у вас когда-нибудь уже было, что вы забывали буквы?
– Буквы – нет. Но после брюшного тифа… Правда, это было очень давно. Я тогда стала забывать даже самые простые слова: стол, стул… Иногда мне казалось, что со мной говорят по-китайски. В больнице врач посоветовал тренировать память, и постепенно эта «забывчивость» прошла, а вот сейчас… Забыла буквы.
– Не страшно, – сказал доктор. – Я дам вам еще одно лекарство.
Он зашел за ширму и через некоторое время вынес оттуда две бутылочки с прозрачной жидкостью и без этикеток.
– Маленькая бутылочка – от кашля, – сказал он. – А вот эта, побольше, окончательно поставит вас на ноги. И запомните, деточка: и то и другое нужно принимать три раза в день по чайной ложечке: в десять утра, в три часа дня и в восемь вечера. Обязательно три раза в день – в одно и то же время, не пропуская. Когда бутылочки опустеют, вы будете совершенно здоровы – и тогда снова зайдите ко мне. Просто так. Чтобы я мог поздравить вас с полным выздоровлением.
Начался подготовительный период. Меня часто вызывали на студию – то на примерку костюмов, то на поиски грима и прически, но я каждый день аккуратно принимала лекарства, которые дал мне доктор.
В один из приходов на студию я встретила своего давнего приятеля Олега Жакова: оказывается, в той же самой картине, «Март-апрель», он должен был исполнять главную роль.
