Также она наполнила чашку пареньку с льдисто-белыми волосами, а затем подошла к стойлу, коротко подоткнула юбку, молниеносно перешагнула через сточную канавку, потом пробралась вперед вдоль туловища коровы и с громким стоном наклонилась возле ее шеи и закинула ополовиненный аск в ясли, шепнула на ухо корове: «Воть так, Экла!» – и достала из яслей другой аск, пустой. Затем она вылезла из стойла тем же путем, повернулась к гостям и спросила, держа в руке пустой аск:

– Ну что? Хотите клейну? Она у меня осталась с Первого дня лета. – И после небольшой паузы добавила: – С последнего.

– Нет, нет, не стоит, у нас желудки полны, – ласково ответил преподобный Ауртни.

– Ах, воть как… А у нас у всех пусты, – отрезала она, протискиваясь между ними в длинной юбке, волочившейся по полу, так что подол впитывал воду из ручья. Она вновь наклонилась над водяной постелью и подставила пустой аск под поперечную балку, чтобы большая часть воды стекала в него.

– Мама, мне холодно, – раздался из-за балки девчачий голосок.

– Ах, воть как!

– Можно мне в твою кровать?

– Я тебе сказала. Не дóлжно возлежать близ покойных.

– Ваша дочь больна? – осторожно осведомился пастор.

– Да. Это у нее, родимой, коклюш или корь, а может, обадва, – отвечала Стейнка из Хуторской хижины, и в ее суровом, как скала, голосе сейчас слышались жалость и материнская человечность.

– Давайте мы починим вам окошко? – предложил тогда Ауртни.

– Да, этот пузырь проклятый утром лопнул. А погода, черт бы ее подрал, ливнем обоссывается. Починить?

Лауси снова съежился, услышав, как выражается хозяйка в присутствии священника. Он сам бы себе такое не позволил, даром что был махровый язычник. Но преподобный Ауртни и бровью не повел. – Я уверен, что наш приятель Лауси может помочь нам вставить в раму новый пузырь, у меня в сумке как раз есть один неиспользованный.

– В сумке? – изумилась женщина и вся вытаращилась. Таких невероятных вещей ей слышать не доводилось. Чтоб пастор таскал у себя в сумке сушеные околоплодные оболочки!

Лауси тоже глядел на преподобного с удивлением.

– Да, у меня всегда при себе несколько штук, когда я с хутора еду, – ответил преподобный Ауртни, чтоб обитатели хижины не слишком дивились. Во время своих разъездов по хуторам в прошлом году он понял, что его прихожан больше всего гнетет не первородный грех, не то, что Господь не слышит их молитв, и не сомнения в жизни вечной, – а эти бесконечные распроклятые неприятности с пузырями, затягивающими окошки. Поэтому весной, когда ягнились овцы, он раздобыл несколько околоплодных оболочек и всегда возил с собой – это верное средство уже обеспечило ему постоянное восхищение и благодарность по всему фьорду. – Да, воть это я, черт возьми, понимаю, вот это визит пастора! Вы в прошлом году не приезжали?

– Нет, я проглядел…

– Да, ведь мы – беднота бесскотинная, почти невидимы, словно альвы какие…

– Нет, что вы, виной всему моя собственная небрежность… и… и то, что я только начинающий!

– Вы уж потом не забудьте нас, если у вас еще пузырь найдется!

Стейнка вся приободрилась.

– Уж не забуду! – ответил преподобный Ауртни и достал сокровище: полупрозрачный лоскут, похожий на кожу, желтый как рыбий жир, – околоплодную оболочку ягненка; сквозь это биологическое окошко исландский народ веками смотрел на свою страну, заключенный во чреве времени. Он передал его Лауси, который уже встал и, беря оболочку, спросил:

– А где наш Эйнар? В море?

Лучший мастер хреппа, разумеется, не хотел перебивать инициативу у хозяина в его собственном доме.

– Нет, помер. Во вторник.

– Что?

– Да, вот он лежит. А какой сегодня день?

– Понедельник, – ответил хозяин Обвала и поглядел в ту сторону, куда женщина указала подбородком, – за поперечную балку в темный конец бадстовы, и ему показалось, что он видит там очертания задранной вверх бороды и ноздрей в воздухе. Хозяйского мальчика нигде видно не было.

– Господь с нами! Я вам искренне соболезную, – произнес пастор, но не стал осматриваться в поисках покойника и ограничился лишь изящным крестным знамением, направленным в его сторону. – Да, мне не удалось известить об этом. Тут везде полный разваляй! Правда, я велела новому мальчишке поехать за вами, но он наотрез отказался.

– Новому мальчишке?

– Да, он сюда приехал в конце лета. Из Хейдинсфьорда. Работает за еду – и как работает!

– Это он? – спросил Ауртни, переведя взгляд на хозяйскую змейку, опять обозначившуюся в кровати за девчушкой. Дневной свет быстро таял, и течь в окне сейчас выглядела так, словно это утекали последние капли дня.

– Нет, это Гисли, сын Эйнара, его я через Перстовую реку не пошлю. Ума не приложу, что с ним стало. Гвенд!

Женщина проорала имя мальчика себе в грудь, стоя над гостями, затем подождала с задумчивым видом, словно прокричала это себе в нутро, а теперь ждала эха. «Гвенд!» Но – ничего. Не послышалось никаких звуков, кроме возни коровы, которая ложилась в своем стойле, а этот процесс был непростой, потому что при нем надо было обращать внимание на очень много костей.

– Э… а не лучше ли нам заняться починкой, пока мы не поехали дальше? – спросил пастор и пригладил свои холеные усы, одновременно кивая головой Лауси.

Охочий до работы плотник тотчас вспорхнул на край кровати, а оттуда под самую крышу. Собачка Юнона подбежала к кровати и вытянула шею, смотрела на хозяина, словно волнующаяся супруга, когда он оперся на стропило и в мгновение ока вынул раму с пузырем из кровли. На кровать посыпались земляные крошки, и он увидел, как девчушка закрыла глаза от соринок и капель, неподвижно лежа на подушке, под адски прозрачными лужами, образовавшимися в ложбинах и складках укрывающей ее кожи, будто сложная система озер на высокогорной пустоши. Отчего, в самом деле, ребенка не уложили в кровать напротив, которую можно было считать сухой? Но тут плотник заметил, что тело его знакомца Эйнара лежало на собственной кровати, и вспомнил, что, согласно старому поверью, детям нельзя лежать рядом с покойниками. «А живой при мертвецах / рядом спать не может, / ни в ногах, ни в головах, / да и сверху тоже». Стейнка вышла в кухню и вскоре вернулась, неся маленький светильник-жирник со слабым огоньком, который стала поправлять своими черными пальцами, пока он не вырос настолько, что в бадстове стало желто-светло. Струи дождя красиво сверкали при рыбьежирном огне, неустанно летя чуть наискосок от главной течи, тяжелые капли которой падали отвесно.

Пока Лауси заканчивал ремонт окошка, пастор перешагнул поперечную балку и занялся покойником, сделал в воздухе над телом подобающие знаки и произнес