В министерстве решали, как быть с человеком, предавшим секреты полиции? Случай был особый — до этого таких неприятностей не бывало.

Через несколько дней после назначения Курлова товарищем министра Столыпин спросил его:

— Какое у вас мнение о деле Лопухина?

— Пока я с ним ещё детально не ознакомлен, но скажу, что такой поступок со стороны бывшего директора Департамента полиции названия не имеет и, по-моему, должен повлечь за собой самую суровую административную кару.

— Значит, мы не можем предать его суду, — вздохнул Столыпин.

Курлов пояснил, что поступок Лопухина ни под одну из статей Уголовного уложения не подходит.

— Тогда как нам поступить? — спросил Столыпин. — Государь требует предания его суду...

Чувствовалось, что министру был неприятен разговор на эту тему и ещё более неприятна сама история, вызвавшая скандал. И уж совсем отвратительно было то, что это случилось с Лопухиным, которого он давно знал и даже был с ним на “ты”. Они были товарищами с детства, с гимназии.

— Хорошо, — заметил Столыпин, не дождавшись ответа своего нового заместителя. — Решим вопрос сообща.

В тот же вечер у него в кабинете собрались министр юстиции Щегловитов, Макаров, прокурор Санкт-Петербургской судебной палаты Камышанский, Курлов и другие высокие чины. Они и обсуждали предательство Лопухина.

Спустя годы Курлов утверждал, что он был против судебного преследования: в Уголовном уложении не было статьи, по которой можно было что-то инкриминировать Лопухину. Решили определиться статьёй 102-й Уголовного уложения, которая применялась в том случае, когда подсудимый относился к тайному сообществу. Правда, поспорили — подходит ли такая статья к Лопухину, ведь в тайное сообщество он не входил. Потом пришли к согласию, что подходит.

Долго обсуждали в министерстве, почему так поступил Лопухин. Одни говорили, что, как человек чести, он должен был подтвердить свои же слова, даже сказанные Курлову. Другие считали, что ни при каких обстоятельствах он не имел права называть имя секретного сотрудника, бросая этим его на плаху.

Но все сходились в одном: карьера Лопухина завершилась скверно. После службы в Департаменте полиции ему не предоставили приличного места. И такого, говорили сочувствующие, с бывшими директорами Департамента не бывало.

Когда история с Азефом получила широкую огласку и о ней стали писать не только отечественные, но и зарубежные газеты, шум дошёл до двора. Столыпин разъяснял государю ситуацию, взволновавшую Европу. Разумеется, он был на стороне Азефа и потому привёл государю доводы в защиту агента, напомнив, какую помощь оказывал тот полиции, расстроив целый ряд покушений, направленных против ближайшего окружения государя и против него самого.

Царь возмутился.

— Я не ожидал такого от Лопухина!

Последовало распоряжение расследовать в судебном порядке действия бывшего директора Департамента полиции и предать его суду.

Вернувшегося из-за границы Лопухина судили.

Скандал в полицейском ведомстве

Как только Центральный Комитет партии социал-революционеров опубликовал свой приговор предателю Азефу, последний стал чуть ли не самым известным человеком не только в Российской империи, но и во всей Европе. Газеты, посвящая ему обширные публикации, словно спорили друг с другом, кто больше и ужаснее расскажет о тайном агенте русской полиции, предавшем собратьев. Теперь, словно в отместку, эти же товарищи использовали разоблачение Азефа в своих интересах. Получив доступ в газеты многих стран, они стали дискредитировать царскую охранку, приписывая её деятельности, наряду с фактами, всякие небылицы. Выходило, что Азеф был организатором всех без исключения террористических актов и покушений, происшедших в последние годы в России.

Особенно много писала об Азефе французская и немецкая пресса.

Чиновник по особым поручениям ежедневно приносил министру внутренних дел ворох газет, раскладывая их на две пачки: свои газеты и чужие.

— Азеф? — спрашивал Столыпин и получал утвердительный ответ. — Неужели у них своих дел мало? — каждый раз возмущался он.

Лавина публикаций приводила к мысли, что в ближайшее время в Думе начнётся атака на министерство, а заодно и на правительство. Так вскоре и получилось — депутаты расшумелись.

Столыпин провёл совещание, на котором пожелал узнать мнение своих заместителей и в первую очередь руководителей сыска. Те докладывали: в газетах пишут неправду. По словам западной прессы, все убийства организовывал только один Азеф.

— Мне понятен их замысел. Хотят доказать, что ко всем терактам имела отношение и сама полиция, ведь Азеф был её агентом! — говорил Пётр Аркадьевич заместителям.

— Да, у них такая тактика, — соглашался полковник Герасимов. — Они играют на публику. Вот, к примеру, утверждают, что убийство уфимского губернатора Богдановича Азеф организовал с одобрения тогдашнего министра внутренних дел Плеве, потому что жена губернатора была любовницей Плеве и тот хотел избавиться от надоевшего ему мужа!

— Но они пишут, что Азеф организовал и убийство Плеве! Как это понимать?

— Да, Пётр Аркадьевич, утверждают, что убийство Плеве Азеф организовал по просьбе Рачковского, которого, мол, Плеве обидел и хотел ему отомстить. Вот какой вред нанёс нам этот Бурцев, помещающий в своём “Общем деле” статьи про вас, меня и Азефа. Он утверждает, что мы трое были главными организаторами последних покушений в России!

Выслушав Герасимова, Столыпин сказал:

— Если запросы в Думе будут сделаны, а я в этом не сомневаюсь, нам придётся выразить на думском заседании своё мнение о деятельности Азефа. Так что, Александр Васильевич, готовьтесь! Придётся спасать вашего друга, — пошутил министр, усмехнувшись.

Депутаты, действительно, сделали по поводу Азефа два запроса. Столыпина пригласили в Думу.

Он основательно готовился к выступлению, понимая, что его ответы о деятельности полиции, да ещё по поводу разоблачённого агента, взбудоражившего всё общество вплоть до государя, однозначными быть не могут. Необходимо отвергнуть все нападки, отсечь любые обвинения.

Столыпин выступал 11 февраля 1909 года. Дума была в сборе, зал набит битком. В таких случаях говорят: яблоку негде упасть.

Журналисты сидели впритирку. Пришли даже те, кто не всегда ходил на прения — мало ли что могли обсуждать в Думе, далеко не все ведь интересовало читателя. Но пропустить выступление премьера, да ещё по такому щекотливому вопросу! Нет, такого они себе позволить не могли.

Пётр Аркадьевич бодро вышел на кафедру. Окинул зал мимолётным взглядом и уверенно начал свою речь. Стояла такая тишина, что было слышно каждое его слово.

Речь П.А. Столыпина о деле Азефа, произнесённая в Государственной думе 11 февраля 1909 года в ответ на депутатские запросы.

“Господа члены Государственной