Когда парень по имени Кит оказался девушкой по имени Катерина, дело усложнилось куда сильнее, чем я ожидал.

Это изменило ход моего расследования — из трех главных подозреваемых осталось двое. Обычно я радуюсь, сокращая список. Это всегда результат долгих часов, дней, а иногда и недель работы, выслеживания, расспросов, погонь, переписывания бесконечных строк, учета обрывков сведений, которые я собираю, чтобы объявить кого-то невиновным. Это доказывает, как много и хорошо я работаю и что равных мне нет. Но я пока не нашел слов, чтобы объяснить, почему Кит вычеркнут из моего списка. Как, после недель наблюдения за нею, проведенных с нею часов и поцелуев…

Как я этого не понял? Я должен был понять, но не смог.

Дело не в том, что она невиновна. Я еще ни разу не видел человека, который не был бы виновен ни в чем. Кит — Катерина виновна в сокрытии своего пола, а вся остальная ложь нужна только для поддержки этой: от запроса о ее прошлой жизни, который ничего не дал, до ее странного девонширского акцента, который постоянно казался слишком сильным; от потертой одежды до неожиданной образованности. Я предполагаю, что она — дочь аристократа. Скорее всего, ей нашли жениха, и она сбежала от него в Лондон, переодевшись парнем, чтобы исполнить свою давнюю мечту и попасть на сцену в театре Шекспира.

Яростным росчерком пера я зачерняю имя Кита Альбана на своем листе пергамента. Он больше не существует для меня как подозреваемый. Он вообще больше не существует. Я должен заняться Саймоном Севером и Томасом Аларом, вот и все. До представления две недели, и к этому времени я должен выбрать из двух подозреваемых одного.

Я встаю и надеваю плащ. Сегодня снова репетиция, последняя перед рождественским перерывом, и одна из последних перед самим представлением. Последним представлением. Я не могу совершить ошибку. Я должен предъявить королеве ее убийцу, получить награду и, никому не говоря ни слова, сесть на борт первого же корабля, идущего во Францию, и сбежать от этой вечной лжи. Мешает мне лишь отсутствие собственной куртки. Той, что я отдал Кэри в Уайтхолле. За ее подкладку зашиты все мои сбережения. Шесть тысяч восемьсот фунтов. Куртка все еще у Кэри, и если я не смогу попросить ее назад, не вызвав подозрений, придется вломиться к нему в дом. Но это самое последнее средство.

Я пробегаю мимо квартирной хозяйки, которая зла на меня за то, что я отверг ее ранний рождественский дар, принявший вид ночного стука в дверь, и выхожу на грязную улицу. Сегодня ясно и морозно, воздух прозрачен и чист, солнце играет на водах Темзы. Город гудит, готовясь к грядущему празднованию Двенадцатой ночи. Я решаю не ходить через Лондонский мост, сейчас запруженный телегами, фургонами, лошадьми и людьми. Лучше уж расстаться с монеткой, чтобы добраться до «Глобуса» на лодке.

— Ты актер? — спрашивает меня лодочник, когда я называю ему нужное место.

Я киваю в ответ.

— Ох, хорошо! Я на прошлой неделе видал последнюю пьесу Шекспира — «Как вам это понравится». Мне так очень понравилось! — Он хохочет над собственной шуткой. — Я слыхал, у него опять новая пьеса. Тайная, только для королевы?

— Правда? — Я пустил этот слух шесть недель тому назад. Меня всегда удивляет, как быстро разлетаются подобные сплетни. — Но какая же это тайна, раз ты все знаешь?

— И то верно! Но ты ведь понимаешь, как это бывает. Двое могут сохранить тайну, только если один из них мертв. С тебя пенни, — добавляет он, когда лодка утыкается в берег.

Я отдаю ему монетку и выхожу.

Из «Глобуса» доносятся звуки лютен, бубнов и барабанов. Музыканты, сидя на сцене, играют песню, с которой начинается пьеса. В гримерной царит суета, какая бывает в день премьеры. Портные хлопочут над пуговицами, воротничками, платьями и париками, рабочие снуют туда-сюда, перетаскивая декорации, актеры начинают произносить свои реплики и бросают их на полуслове, все болтают и смеются. «Слуги лорда-камергера» засели в углу и проделывают упражнения для голоса, разминают шеи или смотрят прямо перед собой, готовясь. А потом я вижу Кита. Катерину.

Она стоит рядом с госпожой Люси и даже если видит меня, то не подает вида. И тоже смотрит прямо перед собой. Вряд ли в предвкушении. Скорее, она не хочет ничего видеть. Волосы забраны под рыжий парик, щеки нарумянены, губы накрашены. Бриджи и чулки открывают ноги на всеобщее обозрение. Я уже видел ее в костюме. Она была одета девушкой: парень был одет девушкой. Но теперь я знаю, что она девушка, одетая в парня, одетого в девушку, и начинаю думать, так ли она выглядит на самом деле. Как она выглядела, пока не обрезала волосы, не утянула грудь и не сменила юбку на штаны? Сейчас она немного изменилась: глаза все такие же большие, а челюсть твердая, но длинные волосы заставляют ее казаться мягче, круглее и женственнее, губы…

— Тоби Эллис! — Госпожа Лаветт щелкает пальцами у меня перед лицом. — Ты что, решил меня стесняться? Раздевайся давай, да побыстрее, а то уже опоздал на десять минут.

Госпожа Лаветт бегает вокруг меня, опытными руками стягивает с меня рубашку, жестом велит снять штаны. Сует мне комок кружева — мою рубашку, которую я немедленно надеваю, потом камзол, чулки и штаны с буфами, круглыми и пухлыми, в которых я выгляжу… как бишь сказал Кит? Как каплун на день святого Криспина. Она сказала это на приеме у Кэри — не про мой костюм, а про куртку Кэри, которую я тогда надел и которая выглядела примерно так же. Теперь я вдруг понимаю, что это странное сравнение. В день святого Криспина праздник у католиков.

Госпожа Лаветт хлопочет, проводя гребнем по моим волосам и пуховкой по щекам. Мне это не нравится, и я пытаюсь ее отогнать, но она не обращает внимания. Я вынужден терпеть ее суету, пока она не остается довольной. Наконец она заканчивает, нахлобучивает мне на голову шапочку, отряхивает мне рукав и пихает меня к занавесу.

— Орсино! Ты опоздал! — кричит Шекспир вместо приветствия.

Не знаю, как он меня увидел, потому что глаз от пергамента он так и не поднял.

— Несильно.

—- Лучше три часа прождать, чем на одну минуту опоздать, — произносит он с выражением. — Ах, какая все же строка! Парень, выходи на сцену!

Мы оба парни — хотя и не совсем, — и поэтому в замешательстве смотрим друг на друга, не понимая, кого он имел в виду.

— Орсино! Виола-Цезарио! — Шекспир щелкает пальцами. — Фабиан! Шут! Все на сцену! Немедленно! Начинаем с акта пятого, сцены первой.

Уголком глаза я замечаю, что Кит смотрит на меня и тут же отводит взгляд. Именно эту сцену мы репетировали в «Розе», когда я обнял ее и она забыла свои реплики. Я уже тогда понял, почему. Я понял, что она принадлежит мне, именно там, где слова имеют силу заклинаний, а взгляды сближают сильнее поцелуев. Когда тебя охватывают чувства, и ты понимаешь, что другой знает обо всем, что с тобой происходит, и прикосновение кажется драгоценностью, а порой и является ею.