— И я обращаюсь к вам, к лучшим представителям нашей прогрессивной молодежи! Пора развязать руки силовикам! — яростно требовал Барин.

«Ох, развязал бы ты мне руки, я бы ими в первую очередь тебя по жирной морде отходил», — размечтался Крюков.

И как бы в ответ на его пожелания в докладчика полетели яйца, помидоры, майонез в разорванных пачках.

«Жалко, что не в ведерке, — отметил с сожалением Крюков и сходу придумал рекламу. — Граждане, покупайте майонез только в ведерках, а для таких случаев особенно».

И рядом портрет Баринова с пластмассовым ведерком на голове и мордой, заляпанной майонезом. В толпе возникла суматоха. Телохранители ринулись расталкивать лучших представителей нашей прогрессивной молодежи.

Оратор остался без охраны. Если бы кто-то и в самом деле посчитал господина Баринова серьезным политическим противником, то лучшего момента для его устранения не смог бы выбрать при всем желании. Но поскольку господин Баринов, подобно Неуловимому Джо, был на фиг никому не нужен, то и соискателей его скальпа в толпе не нашлось.

Через секунду телохранители выволокли из толпы захваченных живьем вредителей, осмелившихся поднять руку на самое святое, что у них, телохранителей, было. На хозяина. В одном из пленных Крюков узнал искомого Санчеса. Вторым оказался, вернее, оказалась, неуемная дочь эксперта по национальным вопросам Гершензона Маша.

Увидев, что осквернители в его распоряжении, Баринов снизошел с трибуны на землю. Опасливо косясь умным глазом — а вдруг укусят? — он приблизился к героям сопротивления. Для начала отвесил наотмашь хлесткую пощечину Машке, на что та ответила метким плевком в глаз политика. Ее поддержал Санчес и тоже не промахнулся. Чтобы прекратить оплевывание законотворца, охранники заломили Санчесу руки выше затылка. Голова его опустилась до уровня колен.

Народный избранник не мог справиться с искушением. Забыв о дворянском, как он всех уверял, происхождении и вальяжных манерах, Барин вознамерился по-хамски съездить врага сапогом по морде. Он замахнулся ногой, словно пенальти по воротам бил и…

Громкий треск рвущейся материи оповестил участников митинга о сокрушительном конфузе оратора.

— Что там? Что там? — закричали из задних рядов те, от кого происходящее закрывали стоявшие впереди.

Версии последовали разные.

— Барин того… в штаны наделал?

— Нет, но попытался!

— Да нет, он штаны порвал!

— Нам солнца не надо, нам задница Барина светит! — тут же подхватили досужие мерзавцы-шутники.

— А откуда тогда такая вонь? — не сдавались сторонники первой версии.

В это время Крюков сумел, наконец, протолкаться к месту циничного и изощренного преступления.

— Управление спецслужбы! — объявил он. — Вы что тут, самосуд решили устроить? Суд Линча? Самоуправством занимаетесь?!

И без того сконфуженный Барин предпочел ретироваться. Пиджак — яйцо под майонезом, брюки разорваны, авторитет растоптан. Это было слишком для одного дня. Его паладины в растерянности переминались с ноги на ногу, не зная, что теперь делать с пленниками. То ли и в самом деле повесить, то ли надавать пинков и выгнать взашей.

— Преступников — в машину, — распорядился Крюков. — Их будет судить народ!

Он пошел вперед, за ним повели героев дня. Санчес огреб по дороге пару шлепков от публики, но зато и сорвал аплодисменты. Машке повезло больше, ей только хлопали. Когда арестованные оказались на заднем сиденье «рябухи», один из телохранителей спросил опера с беспокойством:

— А они не сбегут?

— Дверь под током, — заверил его сыщик.

Охранник недоверчиво, с опаской коснулся дверной ручки одним пальцем. Накопившееся в нем и в корпусе машины статическое электричество разрядилось, как это иногда бывает, с довольно громким треском. Охранник испуганно отдернул руку.

— Ну что, не убило? — с беспокойством спросил Крюков. — Повезло тебе, мужик! В следующий раз будь осторожнее.

Охранник ногой захлопнул дверь машины и рысью припустил за успевшими удалиться коллегами.

Крюков запустил двигатель и вырулил со стоянки.

— Куда вас? — спросил опер у несгибаемой парочки.

— Лучше, конечно, в Лефортово, но сойдет и Бутырка! — донельзя довольный собой сострил Санчес.

— Ничего не получится, — поспешил разочаровать его сыщик. — На отсидку ты еще не наработал. Надрать бы вам обоим задницу!

— Ишь, размечтался! — ехидно заметила Машка. — Не видать тебе, мусор, моей задницы, как своих ушей!

Крюков усмехнулся.

— Нет, братцы, это вы размечтались. Возомнили себя невесть кем. Этакой помесью Ивана Сусанина с Зоей Космодемьянской. А на деле вы — мелкие пакостники.

— Да что ты про нас знаешь?! — завопил Санчес. — Да мы знаешь!..

— Ага, расскажи ему все, — опять-таки ехидно посоветовала другу Машка. — А он в книжечку запишет и тебе, дураку, потом предъявит. Он же из ментовки.

— А мне плевать, что он из ментовки! — не унимался Санчес. — Мне плевать на любую власть! Все равно они ничего не слышат и не понимают. Власть слышит только взрывы и понимает лишь язык ультиматума. Дело прочно, когда под ним струится кровь! Убийство — вот настоящий, фактический аргумент, потому что оно необратимо!

Крюков готов был поаплодировать его арии, да руки на руле. Поэтому — переспросил:

— А ты что, уже убил кого-нибудь? Я не для протокола спрашиваю. Просто любопытно.

Санчес самодовольно подбоченился.

— Обвинение хочешь состряпать? И чтобы я сам себе дело сшил? Ищи дурака!

Но тут неожиданно Машка набросилась на соратника-сообщника.

— Это ты не валяй дурака. Тоже мне, террорист! Санчес-Карлос! Алеша Карамазов! Да если бы тебе было в чем признаться, ты бы это сделал и с протоколом, и с магнитофоном, лишь бы похвастаться. Вы же все только болтаете. Ну, кого ты убил? Таракана домашним тапком?

И неожиданно подумала, что тот странный парень Дима или Хорст никогда не стал бы себя так вести. И за его спиной явно есть настоящие серьезные дела. Интересно, какие?

Санчес долго крепился. Видимо, признание далось ему нелегко. Наконец он раскололся:

— Ну и что? Да, я никого не убил! Пока никого. Но я готов к этому. И вообще, я считаю, что за идею можно убить любого. Это не преступление.

Крюков с трудом подавил в себе сильное желание остановиться, вытащить этого убийцу-теоретика из машины и погонять с полчаса пинками, чтобы немного выветрить дурь.

Машка заметила, как изменилось лицо опера. На нее это произвело сильное впечатление. Она поняла эту перемену по-своему и перешла на «вы».

— Скажите, а вы кого-нибудь убили?

— Нет, — соврал сыщик.

Машка уловила фальшь в его голосе.

— А если честно? Я и так вижу, что убили. Сколько?

— Когда? — отозвался Крюков.

— Что «когда»?

— А что «сколько»?

— Ну, сколько человек вы убили? — настаивала Машка.

— Когда? — снова переспросил опер. — На прошлой неделе? На позапрошлой? На этой? Какой отрезок времени вас интересует?

— За всю жизнь…

— Не