Шрифт:
Закладка:
Таким образом, в концепции Бердяева, люди стремятся вернуться к божественному бытию и стать одним с Божьим «Я». В концепции Булгакова человеческие личности относятся к Богу как к «ты» и остаются онтологическими личностями вне Святой Троицы, но в близких личных отношениях к Ней.
Троица в качестве источника творения
Оба, и Бердяев, и Булгаков, обращаются к тройческой икономии, ведь именно через Святую Троицу осуществляется акт творения и спасения[416]. «Тайна творения» в концепции Бердяева соответствует внутренней жизни божественной Троицы, в которой человек должен принять участие[417]. Даже после грехопадения процесс творения по-прежнему происходит в жизни человечества, но его реализация всегда будет терпеть неудачу в границах «мира сего». Только во взаимосвязи с Христом человеческое творчество может реинтегрироваться в божественное творение[418]. На этом основании претензии Бердяева, что человек в состоянии творить «из ничего», не следует понимать как бунт против Бога, потому что это будет возможно только после воссоединения с Богом. Нет ничего такого, что созидательная сила падшего человека могла бы добавить к божественному творению. Ведь мы вновь должны предположить, что в концепции Бердяева мир является не творением Бога, но продуктом божественной трагедии и грехопадения человечества. Человеческое творение в «этом» мире направлено на преодоление его, чтобы реинтегрироваться в божественный процесс творения, который будет возможным только в будущем, названном «третьей эпохой Святого Духа»[419]. Опять же эта концепция отличается от христианского учения о человеке как образе и подобии Бога, потому что личность для Бердяева должна стать единой с Богом, а не предназначена только для личностного сходства с Ним[420].
В концепции Булгакова нет тождества между божественным и человеческим творчеством, он разрабатывает концепцию аналогии между ними. Творение, с точки зрения Булгакова, соответствует текущей взаимной связи между духом и природой[421]. Внутри Святой Троицы это отношение соответствует личным отношениям между тремя ипостасями на их общей основе, в их природе (ousia). Человеческое творчество происходит таким же образом, как и божественное творение, но оно ограничено во времени и пространстве. В то время как динамический синтез духа и природы в Святой Троице является очевидным фактом, в человеческом творении это – задача и цель свободного творчества. По аналогии со Святой Троицей все человеческие личности призваны жить в радости творчества, соприкасаясь друг с другом в общем для них тварном мире. Эта модель опирается на аналогичность структур Бога и человека: тварные личности живут в тварной природе, подобно тому как божественные личности живут в божественной природе. Вот почему весь тварный космос следует понимать как человеческое тело (и красоту). Эта концепция остается неизменной и после грехопадения, последнее вызывает «только» трудности, вместо радостного творчества.
В концепциях Бердяева и Булгакова творчество является одной из важнейших способностей человеческой личности как образа и подобия Творца. Но человек Бердяева должен стремиться к интеграции в рамках божественного процесса творения. У Булгакова человеку дано задание выбирать между многими возможностями и их реализациями. Каждый человек способен действовать и создавать, потому что онтологически он представляет Божий образ и подобие, знает и признает он это или нет. Но, конечно, человек будет укреплять свою силу, связав собственный труд с трудом других людей и особенно с Богом. Этот процесс межличностного творения лежит в самой сердцевине философии хозяйства Булгакова, а также его модели синергии Бога и человечества: Бог дал человеку сад – вместе они создадут град Новый Иерусалим.
Подводя итог, следует сказать, что упрощенная модель антропологии Булгакова должна начинаться с главного христианского вероучения: триединый Бог определяется как единство трех отдельных ипостасей в одной ousia, одной природе. По образу и подобию Бога человеческие личности представляют собой множество ипостасей, объединенных в одной природе, а именно в «сотворенном мире». В этом мире и по причине общей природы, человек способен и должен жить в тех же сложных и любовных отношениях, как и три божественные ипостаси, не теряя автономной индивидуальности.
Теперь я перехожу к различию понятия автономии в работах Бердяева и Булгакова.
Автономия
По мнению Бердяева, «человек свободен, когда ему не нужно уже выбирать»[422]. В его системе есть четыре формы свободы: рабство (отсутствие свободы), гетерономия, автономия и богочеловеческая свобода. Последняя, конечно, есть высшая форма свободы, что означает: Бог и человек являются одним, и нет никаких сомнений, иных вариантов или возможностей. Стать единым с Богом суть высшая форма самоопределения. Автономия необходима каждому человеку для достижения богочеловеческой свободы, которая должна быть понята как личное соотношение, а не в порядке подчиненности[423]. Понятие свободы у Бердяева сводится прежде всего к свободе от внешнего определения, это своего рода бесконечная борьба с внешними силами, которые в конце концов все происходят от Ungrund, первого принципа существования, от него даже Бог всегда должен защищать свою свободу.
У Булгакова концепция автономии совершенно иная. Как мы видели, по Булгакову, идея человека как Божьего образа и подобия является онтологической основой каждого человека как «самоцель». Это не должно быть понято в смысле окончательного и полного набора свойств, а скорее как «бесконечный ряд различных возможностей, между которыми делается выбор человеческой свободой»[424]. Идея образа и подобия Богу не говорит о конкретных условиях «образа» или «подобия», но она описывает акт реализации данного образа и становления подобием Бога в свободном автономном действии. Вот что пишет Булгаков в «Невесте Агнца»: «Образ Божий в человеке есть не просто “сходство” или “свойство”, но высшая действительность, духовная реальность, энергия богоподобия и богоуподобления. Соединение “образа и подобия” есть реализация образа в жизни, переход от статики к динамике, от потенции к энергии. Но в то же время характер образа ставит его в нерушимую связь с Первообразом, от которого он отображается. Образ в этом смысле является не самобытным, а производным. Вся его действительность обусловлена именно этой связью, он и есть сама эта связь in actu»[425].
В то время как человек Бердяева нуждается в автономии с целью воссоединения с Богом, Булгаков приходит к, казалось бы, парадоксальному выводу, что неразрывная связь с Богом обеспечивает реальную автономию личности: «Свобода в творении, прежде всего, связана с личным началом. Личность как самобытность, из себя определение, есть синоним свободы как актуальности
