предполагаемый доход на этот год должен был составить 5193 млн шилл., а текущие расходы – 5461 млн шилл. Бюджет развития для того же года планировался в сумме 4062 млн шилл., из которых 2227 млн обеспечивались уже заключенными соглашениями об иностранной помощи. Однако этот иностранный капитал позволял довести доходы от развития только до 3625 млн шилл. В 1978/79 финансовом году в подавляющей части расходов на развитие Танзании предстояло зависеть от помощи Мирового банка, МВФ, Программы развития ООН, ЮНИСЕФ, Арабского банка экономического развития в Африке, ЮНХКР, Европейского экономического сообщества, фонда ОПЕК, Норвегии, Швеции, Голландии, Дании, ФРГ, Канады, Китая, США, Японии, Индии, Финляндии, Саудовской Аравии, кувейтского Банка развития Африки, Австралии, Италии и других стран. Институты, которые, как предполагалось, олицетворяют собой национализацию Танзанией собственности и ее контроль над своей экономикой, а именно государственные корпорации, сами сильно зависят от наличия иностранных средств и иностранного менеджмента.

Заметим, что эти данные занижают зависимость, поскольку значительная часть кредитов, получаемых государственными корпорациями из местных источников, представляет собой средства инвестиционных банков, огромная доля которых – чаще всего более 50 % – олицетворяет иностранный капитал. Анализ счетов некоторых из государственных корпораций выявил, что центральное правительство Танзании может контролировать не более 15 % их финансовых ресурсов. Это едва ли дает возможность контролировать или направлять деятельность данных предприятий. Беглое рассмотрение проблемы зависимости показывает, что зависимость – явление очень сложное, связанное с монокультурным характером постколониальной экономики, ее раздробленностью, классовыми противоречиями, специфическими чертами этой экономики и ее диспропорциональностью. Примеры стратегии и политики, используемые африканскими странами для решения проблемы зависимости, дают нам Нигерия и Танзания, но эти стратегия и политика довольно-таки неэффективны. Они направлены на устранение скорее внешних проявлений, чем коренных причин зависимости. Правда, такие направления политики выбраны не потому, что те, кто формирует политику, игнорируют суть проблемы. Хотя подобная политика и не является тем, чем она обязательно должна быть, это все, чем она может быть при существующем распределении интересов социальных сил, господствующих как внутри африканских стран, так и вне их. Если говорить более конкретно, то попытки стран Африки избавиться от экономической зависимости наталкиваются на огромные трудности в условиях господства монополий в мировой экономике; существование классовых противоречий затрудняет африканским лидерам правильное определение приоритетов и обеспечение единства целей и методов, необходимое для того, чтобы справиться с проблемой зависимости.

Производственные отношения

Обсуждая производственные отношения колониальной экономики, мы уделим особое внимание следующим вопросам:

1) отношения и противоречия внутри класса капиталистов;

2) отношения между трудом и капиталом;

3) отношения между капиталом и крестьянством;

4) отношения и противоречия внутри крестьянства и между крестьянами и рабочими.

Начнем с отношений и противоречий внутри крестьянства и отношений между крестьянами и рабочими. Положение, обрисованное нами при анализе колониальной экономики, переменилось, по-видимому, весьма незначительно. Сельское, по сути, общество Африки до сих пор характеризуется сосуществованием разных укладов, образующих сложные сочетания и, может быть, новую систему отношений. Мы до сих пор можем достоверно характеризовать способ производства в большей части сельской Африки как первобытнообщинный строй с элементами мелкотоварного производства. Разрушение этого строя и его замещение капитализмом происходит очень медленно. По мере своего проникновения в экономику Африки капитализм ведет к обособлению земельных наделов, росту крупных капиталистических ферм, отчуждению земли крестьян фермерами-капиталистами и государственными корпорациями и расширению масштабов наемного труда в аграрном секторе. Важно повторить, что в масштабах континента эти изменения происходят очень медленно и носят ограниченный характер.

Скорость и масштабы данных изменений неодинаковы для разных стран. Например, в Кении они происходят быстрее и в более широких масштабах, чем в Нигерии. Последствия рассматриваемых изменений вполне ясны. Свидетельствуя о процессе капиталистического развития, они влекут за собой известную однородность: однородность в характере производственных отношений, способах эксплуатации и проявлении классовой борьбы. Отношения между крестьянством и рабочими не претерпевают в постколониальную эпоху каких-либо существенных изменений и не порождают серьезных проблем. Потенциальные противоречия, разумеется, существуют, но они в основном не носят антагонистического характера. Стоит рассмотреть главным образом противоречия, возникающие в результате эксплуатации деревни городом, в результате разницы в доходах и неодинаковой обеспеченности социальными благами города и деревни. Однако эти противоречия несколько смягчаются благодаря сохранению первобытной лояльности пролетариата и его окрестьяниванию; рабочие в Африке вынуждены содержать небольшое хозяйство в деревне, чтобы обеспечивать себе известный доход. Противоречия данного рода смягчаются также благодаря «деперсонализации» процесса эксплуатации, предполагающего перевод прибавочной стоимости из сельской местности в город. Ожидать сколько-нибудь значительных изменений в отношениях между трудом и капиталом и между рабочими и крестьянами в постколониальную эпоху оснований нет. Первые представляют собой классический антагонизм капиталистического общества. Происходящие в экономике Африки сдвиги скорее изменяют количественное соотношение сил главных действующих лиц, нежели означают качественный скачок.

В частности, можно ожидать, что по мере укрепления в Африке капитализма будет увеличиваться и численность пролетариата. Темпы этого роста будут, по-видимому, невысокими. Однако о признаках пролетаризации свидетельствуют не столько темпы роста численности наемной рабочей силы, сколько значительный и широкомасштабный рост так называемого неорганизованного сектора (informal sector). Неорганизованный сектор составляют люди различных видов занятости за пределами действия официальной структуры заработной платы, такие, как придорожные механики, торговцы вразнос, чистильщики обуви и т. д. Представители неорганизованного сектора совершают, образно говоря, остановку на полпути к пролетаризации. В 1970 г. проведенное Обществом экономических и финансовых исследований (СЕТЕФ) исследование позволило выявить, что занятое население Берега Слоновой Кости распределяется следующим образом: 11,7 % – организованный сектор и 88,3 % – неорганизованный. Африканские правительства и такие международные организации, как МОТ, Мировой банк и ЭКА, по-видимому, очень заинтересованы в институционализации и стабилизации неорганизованного сектора. Однако нет никаких признаков, что они могут остановить или существенно замедлить процесс пролетаризации. Ожидают, что численность крестьян будет снижаться, но характер их взаимоотношений с классом капиталистов по-прежнему сохранится. Описанный выше сложный механизм эксплуатации крестьян и впредь будет действовать. Можно ожидать классовой дифференциации крестьянства. По всем признакам такая дифференциация происходит медленно.

В классовой структуре Африки наблюдается усиливающаяся тенденция к расширению экономической пропасти между крестьянством и кучкой влиятельных землевладельцев и аграрных капиталистов. Отчет миссии МОТ в Кении («Employment Incomes and Equality», ILO, Geneva, 1972) показывает, что происходит именно такого рода классовая дифференциация. В нескольких других исследованиях делаются такие же выводы. Например, в исследовании проблем сельскохозяйственной Кении (Africa Report № 1, 2, 1972). Муди приходит к следующему выводу: «В Кении реальный процесс формирования классов на основе владения землей происходит в связи с различиями в эксплуатации земли внутри и за пределами выделенных районов. Например, из общей площади сельскохозяйственных угодий Кении, оцененной в 6,7 млн га, 1,1 млн га до сих пор принадлежит лишь примерно 1500 владельцам. На