Шрифт:
Закладка:
— Как они там все поместились? — мелькнула мысль.
— Осмотритесь тут, — крикнул сотник Лавруха. — Что можно приспособить под жильё ищите!
Весь наш скарб с шатрами и бабами, коих, к моим трём персидским рабыням, добавилось человек сорок, шёл обозом на выделенных из царской конюшни лошадях и санях. Снег ещё не падал, землю то примораживало, то отпускало, и ехать на санях было сподручнее, чем на телегах.
— Кто такие! — крикнул старик.
К нему сразу поспешили плотники и что-то стали втолковывать. Тот, сначала возмущённо размахивал руками, а потом поставил их в бока и, крикнув: «Собак спущу!», мелкими шагами поскакал к псарне.
— Постой, старик! — крикнул я. — Мы ж твоих собак постреляем. Жалко. У меня бумага есть, боярином Морозовым писанная. Руку его знаешь?
Старик обернулся и глянул на меня сурово.
— Как не знать⁈
Я вынул из своей «волшебной» сумки сложенный конвертом лист бумаги с отписью и протянул ему.
— Ты ведь Никифор Редька?
— Так! — сказал он. — А ты кто будешь, паря? По виду, вроде, княжич?
— Казак я, дядька Никифор. Степаном зовут по прозвищу Разин.
— Да, какой же ты казак⁈ — рассмеялся дед. — Молод ещё казаком зваться. Воевали мы бок о бок с донцами. Крутой народец! Вон то — казаки! А ты мал ещё!
— Не тебе судить, дед, — рассмеялся я, не обижаясь на слова старика. — Я сын атамана-есаула Тимофея Ивановича Разина. Послан я царём Михаилом Фёдоровичем поставить тут казачью станицу-городок. К его приезду. А приедет он после первого снега. Читай уже указ!
Старик скорчил виновное лицо.
— Не дал Бог грамоты, паря. Знает о том боярин Морозов.
— Правильно. Он так и сказал, чтобы я на словах тебе передал. Вот и передаю, что писано на бумаге.
К нашему с казаками удивлению, в остроге нашлись сооружения, где можно было разместить и двести неприхотливых казаков. Острог состоял из больших изб, вмещавших человек по десять. В избах имелись деревянные лиственничные полы и печи-очаги, топившиеся по-чёрному. Короче, переночевать мы нашли где. Только некоторые развернули во дворе острога, уже поросшего молодой порослью, шатры. Например, — я.
Дед Никифор звал в свою избу, но зайдя в неё и нюхнув кисло-смрадный воздух шкур и мочевины, я с благодарностью отказался.
Мы нарубили елового лапника, настелили его на землю, разложили на лапник войлок и поставили шатры. В Астрахани я привык к жизни в шатре. Одному в шатре жить было приятно. Пахло только своим, а «своё», как говорится, не пахнет.
У двух рабынь имелся свой шатёр и ко мне они приходили только навести порядок, покормить меня, помыть и ублажить. А что? В тринадцать лет Стёпка, как и другие мальчишки его возраста, уже вполне мог получать удовольствие от половых отношений с женщинами. Но не всякий мог себе это позволить, ибо не у всякого имелись рабыни-наложницы.
Девушки были молодые, едва старше Стёпки года на два. То есть, по персидским меркам, вполне себе готовые к продолжению рода. Их так и покупал Тимофей с таким расчётом, что они станут моими наложницами. Поэтому я с ними легко нашёл общий язык, так как свободно говорил на их языке и чтил Аллаха.
Даже после крещения у себя в шатре я отправлял Всевышнему две молитвы.
— А что мелочится? — подумал я, и решил, что мне не трудно произнести практически одни и те же слова, воздавая хвалу единому Богу-создателю всего сущего, только на разных языках и в разных последовательностях.
Пока плотники разбирали негодные строения и строили из них такие, какие хотел я, мы с дедом Никифором прошлись по ближнему лесу, что начинался, практически, за дорогой¸ лишь немного прореженный порубками сухостоя на дрова.
— А ведь запрещено рубить лес, сказал я. Вот свежие пни. Этого года. Видел боярин Морозов?
— Э-э-э… Так не его это вотчина, паря! Не Морозов распоряжается лесом. Морозов кто? Царскому сыну нанька, да напарник государю для охотной забавы. А хозяин здесь Никита Иванович, царёв брат. Уже три года как Иван Романович умер, царство ему небесное. А Никите Романовичу нет дела до села Измайлова. Токма на охоту иприезжает с друзьями. Охотой Измайлово живёт и лесом. Щепным промыслом. Ну, сажают на прокорм себе ячмень, просо да рожь. Бортничают помаленьку. Бедно живут.
— Убоиной промышляют? — усмехнулся я. — То не моё дело, дядя. Я казак. Мне до государевых дел нет резона. Так сказал…
— Воруюти, конечно, — вздохнул Никифор. — А кто не воруети? Не украдёти, не проживёти. Так ведь люди говоряти? А люди врати не станути!
Он так и сказал со всеми этими «ти». Забавно было слышать, но грустно. Народ жил слишком бедно. Это было видно по одёжке. Я в своём персидском наряде смотрелся, как павлин. Кланяться мне начинали метров с пятидесяти. Да-а-а…
В лесу Никифр нашёл медвежьи следы, и мы немного по ним прошлись. С нами пошли с десяток моих казаков и четверо загонщиков Никифора. Но мне, честно говоря, и с такой армией было срашновато. Медвежьи следы были слишком огромные.
— Может, ну его, этого медведя? — спросил я.
— Ха-ха! Не боись, паря! Он от такой оравы бежит без оглядки. Видишь, шаг какой? Мы сейчас не на охоте. Специально пужаем зверя, чтобы убёг подале. Лося брать будем, как царь приедет. А медведь нам тута не надобен. Злой медведь ноне. Вот и гоним его. А заодно лосячьи следы смотрим.
— Ага, — сказал я и пошутил. — После трёх дней охоты лось сказал охотнику: «Всё! Не могу больше пить! Лучше пристрели меня!»
Никифор остановился, посмотрел на меня, нахмурив лоб, а потом лицо его разошлось улыбкой, и он засмеялся, да так, что согнулся и присел на полусогнутые!
— Ха-ха-ха-ха! — смеялся он. — Ну, ты, паря, и сказанул! Лось с охотником пил! Ха-ха-ха! Такого же не бывает!
— Почему не бывает? — спросил я. — А ты пробовал лосю наливать?
Никифор изумлённо посмотрел на меня, сквозь вытекающие из глаз слёзы.
— Не пробовал, — проговорил он.
— А вот ты попробуй. Знаешь, как они брагу любят!
— Откель знаешь? — спросил Никифор.
— Знаю,
