Шрифт:
Закладка:
«Я думал — выгонит, а он дал прибавку», — недоумевал Щенсный, выйдя от хозяина.
Он шел к себе в каморку через мастерскую и вдруг наткнулся на хозяйку, которая несла в руках пеструю подушечку и остановилась в смущении.
— Я хотела посмотреть, есть ли у тебя что под голову…
Никогда до сих пор она этим не интересовалась, вообще не замечала его.
— Что за «ты»? — спросил Щенсный. — Напомните, когда мы с вами пили на брудершафт, я что-то запамятовал.
— Простите, мы обычно так обращаемся к ученикам. Я вот хотела вам думку положить, потому что…
— Спасибо, у меня уже есть все, что нужно. Хозяину положите.
Щенсный долго не мог заснуть. Ему не нравилось, что он снова попал в «большевики», не нравилась вся эта история с прибавкой. Вспомнились слова, слышанные на митинге на «Целлюлозе» — об объедках. Василевский или Марусик — кто из них сказал, что капитализм швыряет иногда рабочим куски с барского стола? За подлую работу. Получалось, что и ему теперь швырнули кусок за то, что он отступился от других учеников, получалось, что «красные» правы. Это ему не нравилось. Хоть ему и не в чем было себя упрекнуть, но на душе остался неприятный осадок и какое-то беспокойство.
«Прибавка мне действительно полагается, — успокаивал себя Щенсный. — Я работаю лучше других учеников. Но если он думает, что купил меня, то я это выбью у него из головы».
Но Червячек вел себя так, словно ничего не произошло. Только в субботу после работы поставил на поднос шестую рюмку для Щенсного. Выплата денег сопровождалась всегда одним и тем же ритуалом: на верстаке лежали приготовленные для каждого деньги и стоял поднос с рюмками для хозяина и четырех подмастерьев. Хозяин сперва расплачивался с учениками, чтобы избавиться от мелочи, затем с подмастерьями, чокаясь и выпивая по рюмке с каждым из них.
Когда он чокнулся со Щенсным, подмастерья тревожно переглянулись. Ведь хозяин, хотя и заплатил ему меньше, этим как бы приравнял его к ним. С тех пор они были настороже. Не помыкали Щенсным, как другими учениками, но сторонились его и тщательно скрывали от него тайны ремесла.
Щенсный научился от отца плотничать, знал, как делают окна, двери, рамы, простой деревенский шкаф или стол. Но о фанеровке не имел никакого понятия. А между тем в мастерской Червячека изготовляли главным образом фанерованную мебель; в середке самое что ни на есть дрянное дерево, непригодное даже для забора, а сверху прекрасная фанера, матовая или полированная. К машинам подмастерья подпускали Щенсного лишь тогда, когда хозяин был в мастерской, объяснив, как нужно держать доску, чтобы не оторвало пальцы. А больше они его ничему не научили. И Щенсный все строгал рубанком, выглаживая доски после машины, оставлявшей небольшие зазубрины. Вырезал и обрабатывал бруски, пытаясь одновременно подсмотреть, угадать, почему основу вещи подмастерья обклеивают слепой фанерой, а потом сортовой, почему они ее мочат и как отличают лицевую сторону от изнанки.
Однажды вечером Червячек застал его в пустой мастерской над шкатулкой, оклеенной карельской березой.
— Ничего не получится, — заявил он, нащупав пальцами выпуклости под фанерой. — Под фанеру идет жидкий клей, чтоб стекал с кисти, как вода. А ты дал густой…
Он совсем не ругал Щенсного за материал, взятый без спроса. Был даже доволен…
— Ничего тебе не сказали, черти? Все про себя держат? Со мной было точно так же. До всего приходилось доходить самому. Посматривал мастерам на руки, украдкой, тайком и так, потихоньку, все же научился ремеслу.
Он осмотрел шкатулку и швырнул к печке.
— Сожги ее. Я тебе объясню. Шипы сделай крытые, чтобы потом не вылезли, клей возьми жидкий. А трещины в березе затри порошком.
Он рассказал, из чего сделать порошок и как потом отполировать шкатулку.
— Вот будет цирк, — хохотал Червячек, потирая руки. — Они испугаются пятого подмастерья, ведь мне пятерых не надо. И будут стараться, лезть из кожи вон! А Зосе будет подарок, пусть держит тут свои безделушки.
Щенсный с жаром взялся за дело. Ему хотелось и ремеслу научиться, и насолить подмастерьям. Каждый новый процесс он пробовал сначала на кусочке дерева или фанеры и лишь потом, набив руку, переходил к шкатулке. Хозяин хвалил его и не жалел советов.
И наконец настал момент торжества, когда Червячек достал из шкафа и поставил на верстак любовно отделанную шкатулку.
— Идите-ка сюда, — окликнул он подмастерьев. — Вы что говорили? Плотницкий сын, только стропила вязять умеет, только плотничать. А это вам что — стропила?
Подмастерья оглядели шкатулку, покрытую глазурью золотистой политуры, под которой играли темные сучки карельской березы. Хмуро поднимали крышку, проверяя внутреннюю отделку, петли, замочек… Один только Яворницкий заметил злобно:
— Слишком уж блестит. Олифы, наверное, набухал. Потом фанера вся вспотеет.
— Вспотеет? Лучше бы ты вспотел, тогда бы, может, блестел этот буфет. Это называется полировка? — Червячек подошел к буфету Яворницкого. — Этот парень делает лучше. Придется поставить его на более сложную работу.
Щенсный испугался, что хозяин даст ему работу подмастерья. Ведь одно дело шкатулка, а другое — большие плиты для дверей и стенок шкафов, буфетов, книжных полок. После работы он высказал хозяину свои опасения.
— Не бойся, — успокоил его Червячек. — Сперва я дам тебе сделать десять подставок под цветы, потом тумбочки, а потом… Да что говорить. Ты только старайся, как сейчас, а когда чего не знаешь — спрашивай…
Все получилось, как он задумал. Подмастерья налегли на работу, а Зося в благодарность за красивую шкатулку погладила Червячека по увядшему, морщинистому лицу.
В ближайшую субботу Щенсный получил четыре злотых прибавки и наконец написал отцу, что он жив-здоров, устроился хорошо и присылать ему ничего не надо.
Подмастерья пошли с ним на мировую и время от времени открывали ему мелкие секреты мебельного ремесла; ученики предусмотрительно оказывали ему почтение — ведь он, возможно, скоро станет подмастерьем и кто-нибудь из них попадет под его начало. Что же касается хозяйки, то, чем грубее был с ней Щенсный, тем любезнее она становилась.
Воскресные дни Щенсный проводил обычно у Бабуры. Они вместе читали газету, курили, в хорошую погоду ходили на Повонзки, где в тени лип и каштанов были похоронены все Бабуры: далекие и близкие, неудачники и преуспевшие в жизни, был среди них даже один провизор. У каждой могилы Бабура останавливался, изрекал над прахом какую-нибудь сентенцию и
