Шрифт:
Закладка:
— Ну, просто созвонились, встретились с ним, поговорили. Он согласился, что был неправ, принес извинения, — мужчина пожал плечами, отхлебывая чай из кружки. — Вот, в общем-то, и все. Обещал тебя больше не беспокоить.
А ведь она понимала, что Игнат не договаривает. Но также понимала, что большего из него не вытянуть. Еще раз поблагодарила, потом замялась, возя пальчиком по столу. Взглянула Игнату в глаза и спросила:
— А Глеб…?
Что промелькнуло в глазах мужчины, какие чувства, она не смогла понять, но ответил тот ровно и спокойно:
— Уехал.
Уехал… Даша вдруг поняла, что надеялась. На что надеялась? Сама не знала. Наверное, увидеть его, извиниться.
Она помрачнела. То чувство вины, что потихоньку копилось, начало переполнять ее. Ей нужно было попросить у Глеба прощения, чтобы освободится, поговорить, понять его, себя. Но вместо этого чувство вины просто пролилось через край, обжигая, но не принося никакого облегчения душе.
Уехал. И этим наказал ее.
А Игнат вдруг засобирался, даже не допив чаю. Сашку забрал с собой. На прощание сказал Даше:
— Я тебе в телефон забил все наши номера, если что, сразу звони.
Она кивнула, глубоко вздохнув. Мужчина скользнул по ней взглядом и добавил уже другим, бодрым тоном:
— Не вешай носа. Завтра созвонимся, может, удастся выкроить время, пообедаем вместе. Ты как Саша?
Саша был только за. Игнат в его глазах олицетворял то, к чему следует стремиться. Состоявшийся, уверенный мужчина. Он смотрел на него преданными глазами.
Даша даже смогла улыбнуться.
Мужики ушли. Она побрела в кухню, убралась, а после долго стояла у окна, глядя в темноту. Потом погасила свет и легла спать.
Девушка не знала, что там, невидимый в темноте, на нее смотрел мужчина. Рядом с ним беззвучно стояла собака, переводя взгляд с хозяина на светящиеся окна, в которых отражался тонкий силуэт. Свет в окне погас, мужчина опустил голову, оставшись наедине со своим одиночеством.
Еще намного, и человек, и его собака растворились в ночи.
* * *
Несмотря на потрясающие по силе и яркости впечатления, что выпали тем вечером на долю Евгения Петровича, он на удивление быстро оправился. Разумеется, его еще долго трясло в истерике, да и обгаженные штаны самооценку нисколько не поднимали. Но, оказавшись в безопасности, отмывшись, хлебнув коньячку, он немного успокоился.
Дикий страх перед ублюдочным садистом никуда не делся, он и сейчас вздрагивал, вспоминая. Но мозги-то работали в направлении, как ему отомстить. Потому что спускать оскорбления Солодухин не привык. А так его еще никто никогда не в дерьмо макал. Причем, собственное, в буквальном смысле этого слова, чтоб его…
Действовать надо, иначе собственным ядом отравится. Однако и нарушить обещания, которые он Адуховскому надавал под пытками, Евгений Петрович не смел помыслить даже в дурном сне. Тот не преувеличивал, когда обещал его везде достать. Солодухин снова ощутил нож на своем животе и прикрыл глаза, подавляя ужас.
Нет, слов своих он не нарушит, девок не тронет, хотя Алке хотелось свернуть ее сучью шейку. Фактически она втравила его в это дело. К тому же у проклятого садиста получилось выжать из него слишком много информации, и слишком много народу этим запачкано.
Если дойдет до серьезных людей… Он даже не хотел об этом задумываться.
Действовать надо иначе.
Великая жалость, что прибить урода лично не получится, он отказался от этой мысли практически сразу. Но сделать так, чтобы идея прикончить его исходила от других… Это была заманчивая идея.
Окончательно успокоившись, он набрал номер одного из своих теневых партнеров. Надо просто правильно преподнести информацию. Слушали его внимательно. Поняв, что собеседник клюнул, Евгений Петрович доверительно зашептал:
— Слушай, я как узнал, обалдел. У этого Адуховского столько чего на всех нас, просто волосы дыбом встали. Не иначе, как кто-то ему сливает, а он гэбистам.
— Кто? — настороженно спросили на том конце.
— Понятия не имею! Вот если гэбистов потрясти…
— Ты что, рехнулся? Ну его в болото, с ними связываться.
— Да, ты прав. Но можно ведь Адуховского заставить замолчать.
— И как ты себе это представляешь?
— Ну… Бывает же, что у человека машина случайно взорвется. Или пожар вдруг…
— Нет брат, извини, но я пас. Я лучше свой административный ресурс подкормлю.
— Ну ладно, как бывай.
Собеседник отбился, а Солодухин еще долго скрипел зубами и ругался матом. Потом выпил еще стопочку и пришел к выводу, что отчаиваться рано. Будет день и будет пища.
глава 19
Даше как никогда казалось, будто время безумно медленно тянется. Проснулась она совсем рано, точнее было сказать, почти не спала. Потому что засыпала с трудом, волнение сказалось, а во сне ее мучили кошмары.
Внезапные телефонные звонки, раздающиеся в звенящей тишине, бьющие по нервам, словно электрические разряды. А стоило ей поднять трубку — какой-то сатанинский смех. От этого смеха сжималось сердце, холодело все тело, волосы шевелились на затылке. А потом шепот:
— Ну что? Потеряла его? Дуреха…
И смех. Язвительный, зловещий.
Она просыпалась, задыхаясь, говоря себе, что это просто сон. Но стоило заснуть, сон повторялся снова. С той только разницей, что голос шептал другие, такие же болезненные и обидные слова.
А уже перед рассветом ей приснился Глеб. Его лицо, глаза, глядящие на нее с затаенной болью. Сначала сердце рванулось к нему, Даша аж до слез обрадовалась. Но потом во сне картинка стала отдаляться, и чем дальше она отходила, чем ужаснее зрелище представало ее глазам. Глеб был прикован тяжелыми цепями к стене какого-то грязного… наверное подвала. Даша не могла точно определить, но там было темно. И он горел. Горел, как на костре инквизиции.
Горел и смотрел ей в глаза. Она заходилась плачем, рвалась к нему, но даже не могла сдвинуться с места. А пламя постепенно охватило его целиком, полностью скрыв от глаз.
Проснулась она в слезах и в холодном поту.
Конечно, после такого уснуть снова не удалось, да и не было желания. Хорошо еще, Брутечка был рядом, его теплое маленькое тельце, которое можно было прижать к груди, было как спасательный круг в том море безнадежности, что нахлынуло вдруг на нее.
Сожаления.
А была ли она права?
А была ли НЕ права?
Ведь не то, что Глеб оказался садистом ее отвращало и пугало. В его садизм ей слабо верилось. Потому что не верилось ей, что может быть бездушным мучителем тот, кто так бережно относится к животным. И к ней прикасался только бережно. Был
