– Приехали, – в конце концов как ни в чём не бывало объявил Кэри, а я прикусила кончик языка, чтобы заставить себя его слушать спокойно, и будто бы это не пытка сейчас была. – В Виктории сейчас неспокойно. Ты же помнишь, что это больше не свободный регион? Не хочу вдаваться в подробности, только предупреждение сделаю. Кику, пожалуйста, во имя твоей безопасности, не отходи от меня, ладно?

Я механически кивнула, вылезая вслед за Ланкмиллером из машины. Сейчас-то, на таких трясущихся ногах, мне от него уж точно не сбежать…

Мы несколько минут шли вдоль тихой, пахнущей лесом улицы, прежде чем свернуть в парк. Открытое пространство пошло мне на пользу, охладило пыл, вернуло порядок мыслям. Полуденный зной разворачивался, плыл над дорогой ленивым сонным покрывалом и тонул в стрекотании цикад. Что-то сегодня они особенно разошлись.

Виктория была праздничная и лёгкая, гораздо наряднее Анжи. Кажется, на моей памяти о ней отзывались, как о курорте. Вдоль аллеи, словно декорации, тянулись всевозможные ларьки с уличной едой, наполняя воздух целым буйством из ароматов, которые напомнили мгновенно и очень явственно, что, в общем, позавтракать мне не дали.

Кэри наблюдал за мной искоса, ненавязчиво и скоро заметил всё, судя по лукавой улыбке. Крепче, чем нужно, стискивая мою руку, он задержался у одной палатки, а потом повернулся ко мне и вручил свёрток с купленным. Я булькнула «спасибо», вышедшее отчего-то очень смущённым, и развернула бумагу быстрее, чем следовало, от чего в уголке она порвалась.

В руках у меня оказался пышный квадратный кусочек хлеба, немного обжаренный и оттого хрустящий. С одной стороны он был покрыт зерном и семечками, с другой щедро смазан маслом, на которое нахлобучили плавленый сыр, зелень и поджаренный ломтик мяса, щедро политый соусом, посыпанный целым букетом пахучих приправ, от одного вида которых слюной начинаешь захлёбываться.

– Не обляпайся только, – предупредил Ланкмиллер.

– Я что, по-твоему, ребёнок?

Как только я это произнесла, огромная капля соуса приземлилась прямо на платье, расплываясь по ткани внушительным бежевым пятном. Мне молча протянули салфетку. Мы нашли уютную лавочку прямо у старинного фонаря. Отсюда можно было наблюдать, как сменяют друг друга уличные певцы на небольшой импровизированной сцене. Я переводила взгляд с них на свои плетёные сандалии, объятые мягким солнечным светом, и старалась вспомнить, было ли в моей прежней жизни что-нибудь подобное. Когда можно так вот просто сидеть на скамейке в парке, никуда не торопиться, есть что-то невероятно вкусное и всё равно ощущать себя так, будто ты всплыл кверху со вспоротым брюхом в какой-то речке, каким даже не дают названий.

– Что вообще у тебя любимое, из еды? – Кэри деликатно выждал, пока я перестану вгрызаться в свою пищу богов и всё как следует прожую, прежде чем задавать вопросы.

– Если срок годности вышел меньше чем неделю назад, то уже любимое. Меня не очень-то баловали.

– Для того, кто ухомячил вчера почти целый торт в одиночку, запросы довольно скромные.

– Ты сам сказал, что можно.

Кэри не ответил, только усмехнулся чему-то.

Пока мы говорили, я болтала ногами и озиралась в поисках Генриха или других его прихвостней из охраны. Наверняка ведь кто-то из них за нами да потащился. В такой толпе было не разглядеть.

– Зачем мы сюда приехали?

– Хочу показать тебе кое-что… – Ланкмиллер глянул на меня, поднимаясь. – В последний раз я был здесь года три назад, вместе с Николь.

Я замерла на секунду от упоминания своей первой соседки по комнате и потому едва не запнулась, вскакивая следом. У него словно нечаянно это вырвалось, будто он не хотел.

– Ты… очень скучаешь по ней?

О Николь он почти никогда не заговаривал, по крайней мере в моём присутствии. Но его глаза в тот день после похорон я до сих пор хранила у себя в памяти, чтобы иногда напоминать себе, что он тоже живой человек. Такой же, как остальные. И сейчас в его голосе отчётливо сквозила боль, с которой я не знала, что делать.

– Из всех тех, кто остался в гареме, она обладала исключительными качествами, самым потрясающим из которых была верность.

Да господи, почему ты не можешь сказать, что она была хорошей. Просто хорошей и всё, больше ничего, зачем кутать воспоминания о ней в этот отвратительный безвкусный целлофан из слов.

– Хотя отец её почему-то не любил.

– Может, это потому, что её слишком любил ты?

Мучитель взглянул на меня удивлённо, но я уже опустила глаза, покрепче прикусывая язык. Мне не хотелось говорить с Ланкмиллером о боли и о любви, хотя бы потому, что я не была большим специалистом ни в первом, ни во втором. Но ещё потому, что, говоря о любви, он вполне мог иметь в виду любовь к какой-нибудь милой вещице или домашней зверушке применительно к человеку. И это пугало меня.

К счастью, наш унылый обмен откровениями прервал телефонный звонок. Ланкмиллер вытянулся – судя по всему, там было что-то важное, – и его хватка на моём запястье ослабла, а через несколько секунд он и вовсе убрал руку, отступая на пару шагов. Некоторое время я просто пялилась на него ошалело, как на конченого идиота. Он ведь никогда раньше так не делал. Если нам и случалось быть в публичном месте, он глаз с меня не сводил, руку почти не отпускал, а сейчас… Я отступила немного назад, внимательно наблюдая за реакцией, но к тому времени Ланкмиллер уже и вовсе повернулся ко мне спиной, полностью поглощённый разговором.

Я в несколько тихих аккуратных движений, стараясь не привлекать к себе внимания, оказалась за ближайшей палаткой с мороженым, прижалась спиной к её бревенчатой стенке, совсем не чувствуя её. Что, если он проверяет меня? Ещё не поздно притвориться, что я валяю дурака тут по округе, и ничего не докажет, если что. Однако ничего не происходило. В ушах шумело, время словно растянулось в бесконечный вязкий поток, который очень сложно было отслеживать, а вокруг всё не появлялись ни Кэри, ни Генрих, ни хоть кто-нибудь ещё. Я сделала осторожный шаг в сторону от ларька с мороженым, потом ещё один. Потом резко и уверенно выдохнув, потонула в людском потоке.

Мысли метало из стороны в сторону, словно ураганом. Это мой шанс. Мне бы только вернуться в столицу, обратно в Анжи из этой проклятой Виктории. Мучитель пугал меня своими связями, но, может, только пугал, кто знает. Ведь всё равно есть люди, которым удаётся именно так попасть на свободу, сбежав в вольное государство. Вот только как бежать, куда? Как я вообще собралась делать это одна, без денег и документов? Если меня найдёт Генрих, он просто прикончит меня. О чём я только думала? Это мой шанс? Мой шанс сдохнуть только разве что.

Так, спокойно. Выдохни. Нужно попробовать сделать хоть что-то. Собраться. Пока тебе просто нужно двигаться вместе с толпой, не выделяться, чтобы не быть подозрительной. Пока будешь идти, успеешь обдумать хоть что-нибудь. Может, удастся наткнуться на справочное бюро и всё разузнать. Может, там до столицы ходят бесплатные автобусы. Выкрасть у кого-то билет, насосать на него в крайнем случае.