Это не было трахом, не сегодня. Это было слишком интимно, чтобы считаться трахом. Но я не стал бы навешивать на это другой ярлык, даже в своей голове. Вместо этого я утонул в Элоизе, и когда она кончила, я последовал за ней в небытие.

Ни один из нас не пошевелился, пока наши сердца не перестали колотиться, а дыхание не выровнялось. Затем я перекатился на спину, увлекая ее за собой, прижимая к своей груди, зная, что она захочет быть рядом.

За балконной дверью прогремел гром, а через несколько секунд сверкнула молния. Дождь застучал по жестяной крыше.

Палец Элоизы медленно выводил круги на моей коже, сначала на плече, затем переместился к груди, прежде чем она коснулась моего соска, и ее прикосновение пробежало вверх по моему горлу.

Это не было прелюдией. Это была просто она. Она прикасалась постоянно. Бесцельно.

Я так соскучился по её прикосновениям, что изменил свои планы в Вегасе, решив вопросы с тем, что планировал сделать за несколько дней, в часы. После собеседования я зашел в свой старый спортзал повидаться с несколькими друзьями. Затем отправился к себе домой, собирая те немногие вещи, которые взял с собой, чтобы вчера утром, когда я проснулся на рассвете, чтобы отправиться в путь, мои вещи были уже готовы.

Вчера вечером, подъехав к дому, я обнаружил, что машины Элоизы нет, а в хижине темно, это было как удар по лицу.

Пятнадцать часов в дороге, я так отчаянно хотел ее увидеть. Забраться в постель рядом с ней и наконец-то немного поспать. Видимо, я привык к объятиям. Без нее я не мог заснуть.

Прошлая ночь тоже была беспокойной. Я не спал почти всю ночь, ожидая, когда она вернется домой, и гадая, работает ли она в отеле. Беспокоился, что с ней что-то случилось.

В конце концов, мне надоело волноваться, и я встал, надел спортивную форму и поехал в город. Но ее не было на стойке регистрации. Сквозь мерцающие окна я заметил, что ночной регистратор читает книгу.

Рассуждая здраво, я понимал, что она, скорее всего, со своей семьей. Возможно, на ранчо с родителями. Но это не помешало мне проехать мимо двух баров на Мэйн-стрит в поисках ее машины. Прежде чем вернуться домой, я заехал и в «У Вилли».

Потом я ждал. И ждал. И ещё, блять, ждал.

Весь этот чертов день, чтобы увидеть свою жену.

Да, мне стоило написать ей. Или позвонить. Но это было бы слишком реально. Слишком откровенно.

Поэтому я разозлился. Даже несколько часов, проведенных с Фостером в спортзале, не помогли мне расслабиться.

Потом она вернулась домой, и… Я скучал по ней.

Я не должен был по ней скучать.

Блять, но я так устал. Устал держать руку на пульсе, держать ее на расстоянии. Устал притворяться, что секс между нами — это единственное, что нас связывает.

— Эл.

— Джас.

Она оперлась подбородком о руку, лежащую у меня на груди, в то время как другой продолжала рисовать эти круги. Провела по моей челюсти, затем по скуле к глазам. Скользнула взглядом по моим ресницам, затем по линии носа, прежде чем провести по губам.

В ее взгляде не было ни поражения, ни разочарования. Еще одна вспышка молнии озарила комнату, заставив вспыхнуть эти голубые радужки.

Она попросила меня поговорить с ней. Попытаться.

Мне нравилось, что она знала, как мне было нелегко. И ради этого я готов был попытаться.

— Моя бывшая жена. Ее зовут Саманта, — это было либо лучшее, либо худшее место для того, чтобы начать объяснять катастрофу, которой была моя семья и первый брак. — Наши родители — близкие друзья, поэтому я знаком с ней с детства. И почти все это время я её любил.

Элоиза напряглась. Прикосновения остановились.

Тогда я взял ее за руку и стал рисовать круги за нее, пока она снова не взялась за дело.

— Я вырос в Потомаке, штат Мэриленд. Моя мать занимается политикой. Она советник нескольких влиятельных чиновников. И она работает в избирательных кампаниях. В годы выборов мама была практически призраком. В тот год, когда сенатор, которого она консультировала, проиграл, ну… скажем так, она оставалась в своем крыле дома, а я — в своем.

— В своем крыле? — глаза Элоизы расширились.

— Мой отец занимается сбором средств на политические цели, но он сам из богатой семьи. — Очень богатой семьи. Семейные деньги оплачивали их жизнь, хотя у обоих была хорошо оплачиваемая работа. — Поскольку деньги никогда не были проблемой, они работают, потому что любят работать.

И ради известности. Они жаждали быть в центре внимания.

— Это звучит не так уж плохо.

— Если только ты не их сын. И ты не родился из чувства долга, а не из любви.

Прикосновения прекратились, но на этот раз я не стал заставлять ее начинать сначала.

— Что ты имеешь в виду, говоря о чувстве долга?

Я пожал плечами.

— У богатых, влиятельных семей должны быть наследники. Не дай Бог, все их деньги достанутся кому-то, кто в них нуждается.

Вместо этого их состояния были потрачены на недвижимость по всему миру. На дома, подобные особняку моего детства, который был в тридцать раз больше того, что могло понадобиться трем людям. Я не был в Потомаке много лет. Если бы это чудовище из красного кирпича с его раскидистыми зелеными лужайками и ухоженными садами когда-нибудь стало моим, я бы с радостью продал его и пожертвовал вырученные деньги на благотворительность.

Я не помню случая, чтобы мои мать или отец делали мне выговор. Они не оскорбляли меня. Не обижались на меня. Они были просто… безучастны

— Не то, чтобы мои родители были жестокими, — сказал я Элоизе. — Я не помню случая, когда бы меня отчитали мать или отец. Они не оскорбляли меня. Не обижались на меня. Они были просто… незаинтересованными.

Полностью и абсолютно незаинтересованными.

— Как они могли быть незаинтересованными? Ты же их ребенок.

— Они просто были, — я понимал замешательство на ее лице. Такой женщине, как Элоиза, у которой была такая семья, как у нее, было трудно это понять. — Помнишь, как во время того ужина на ранчо в разговоре не было почти ни секунды паузы?

— Да.

— Представь себе полную противоположность. Таким было моё детство.

Она нахмурилась.

— Оу.

— Мама и папа оба красноречивые люди. Посади их на торжественном мероприятии или перед журналистом, и ты увидишь двух хорошо говорящих людей, которые в считанные минуты