Он посмотрел на Ансет, которая стояла через туннель от входа, ее поза была напряженной. Хотя она сохраняла свое жесткое положение, ее глаза смягчились, когда встретились с его взглядом.

— Внутрь, — сказала Кора, проходя мимо Кетана, чтобы откинуть шелк, висящий у входа. Она не посмотрела на него, когда он прошел мимо, чтобы войти в логово.

Что-то сжалось в груди Кетана, когда он переступил порог. Это логово было ему так знакомо, что он почти ощущал каждый его уголок, каждую резную нишу, каждую трещинку, каждую выпуклость в камне, как будто все это касалось его шкуры одновременно. Но помимо этого все было странным — таким же странным, как место, где он нашел Айви, если не больше.

Все вещи и украшения были другими. Сам воздух был другим, в нем чувствовались запахи вриксов, которых он не знал.

Ткань за спиной Кетана упала на место, и он повернулся, чтобы заглянуть глубже в логово. Его грудь сжалась, когда взгляд упал на женщину, стоящую у дальней стены. Было бы неприятно увидеть какую-либо женщину на том месте, где много лет назад стояла его мать, но увидеть там Зурваши…

Это было сокрушительно и приводило в бешенство, и это только разожгло его давнюю ненависть к ней.

— Твоя сестра по выводку говорит, что это логово, в котором вы выросли, — сказала Зурваши, переводя свои янтарные глаза на Кетана. Отблески светящихся кристаллов на стенах заплясали на ее золотых украшениях и драгоценных камнях, когда она шагнула к нему. — Это напоминает мне логово, в котором я вылупилась. Точно такое же, как и все остальные.»

Кетан сжал руки в кулаки.

— Я думал, ты появилась из чресел какого-нибудь огненного монстра.

Зурваши махнула рукой.

— Такие оскорбления недостойны тебя, маленький Кетан. Да, они демонстрируют твою храбрость, но также и твою глупость.

— Возможно, я дурак. В конце концов, сегодня я вернулся в Такарал.

— Дуракс был бы в восторге от возможности поохотиться на тебя, — Зурваши повернулась к ткацкому станку на стене, где были натянуты бесчисленные шелковые нити. Кончики ее длинной шелковой накидки шелестели по полу. — Я бы сказала, что он больший дурак, чем ты, но вы оба, кажется, одинаково стремитесь броситься навстречу своей смерти.

Пространство между Кетаном и Зурваши казалось слишком маленьким; она могла пересечь эти пять или шесть сегментов так быстро, что он едва успел бы моргнуть, и хотя он знал, что быстрее ее, отступать ему было некуда, кроме как в туннель, полный Клыков.

— Тогда почему я? — спросил он. — Почему обычный дурак должен произвести на свет твой выводок?

Королева провела тыльной стороной пальцев по прядям, заставляя их вибрировать и издавать мягкие, едва слышные звуки.

— Потому что в тебе есть потенциал, Кетан. В тебе есть сила, мужество и гениальность, хотя последние должны быть вытянуты из вас обстоятельствами. Если бы ты вылупился самкой, ты вполне мог бы стать единственным, кто оказался бы мне настоящим соперником.

Она опустила руку, не отрывая взгляда от нитей.

— Твоя мать была ткачихой, не так ли?

Кетан с усилием опустил свои напряженные жвалы.

— Была.

— Я бы хотел познакомиться с ней. Я знаю, что остальные члены твоего выводка мертвы, вместе с первыми двумя выводками твоей матери, но наследие, которое она оставила после себя… — Зурваши повернула голову, чтобы снова перевести взгляд на Кетана, а мгновение спустя повернулась к нему лицом полностью. — Ты и твоя сестра — самое очаровательное потомство, которое оставила Ишуун. Двое величайших воинов Такарала — вылуплены ткачихой.

Затем его поразил запах Зурваши, чрезмерно сладкий и сильный, доминирующий в каждом вдохе. Невольно, его тело шевельнулось.

Кетан замер, мышцы напряглись, когда он боролся с этим ответом.

— Я тоже должен был стать ткачом.

— И какой тратой это было бы, — она вытянула переднюю ногу, опустив ее кончик рядом с Кетаном, и отвела ее в сторону, оттесняя его от выхода.

Он повернулся спиной к углу, и Зурваши повернулась вместе с ним. Ее жвалы дрогнули. Кетан поднял руки и передние лапы, инстинкт пересилил его ярость.

— Малышка Кетан, — промурлыкала она. — Ты бросаешь мне вызов?

Ее запах только усилился, угрожая затуманить его разум, пробудить еще более глубокие инстинкты, которым он не смог бы сопротивляться.

Он прорычал:

— Пока один из нас не будет убит.

Глаза Зурваши вспыхнули за мгновение до того, как она бросилась на Кетана. Он хотел сражаться, несмотря на свои многочисленные недостатки, хотел, наконец, покончить с этим, так или иначе, хотел навсегда оставить это позади — означало ли «навсегда» остаток его жизни или вечность в царстве духов. Только одна вещь остановила его от действий, и это также оказалось единственной вещью, способной противостоять силе запаха Зурваши.

Айви.

Одна из больших рук королевы сомкнулась на горле Кетана, и она сокрушительно сжала три его запястья. Она подняла его с пола и ударила спиной о стену, выбив дыхание из его легких.

— В твоем неповиновении больше нет необходимости, — прорычала Зурваши, приблизив свое лицо к его и широко раздвинув жвала. — Ты — единственная подходящая пара для меня в Такарале. Единственный, кто достоин произвести на свет мой выводок. Твое неуважение и непослушание долгое время привлекали мое внимание, но теперь пришло время тебе подчиниться моей воле, Кетан.

Кетан схватил ее за предплечье своей единственной свободной рукой, но он знал, даже не пытаясь, что не сможет разорвать ее хватку.

— Мое неповиновение… умрет только со мной.

Королева крепче сжала его шею, придвигаясь еще ближе, заполняя его поле зрения так же всеобъемлюще, как ее запах наполнил его нос.

— Вместе мы сможем создать наследие, превосходящее наследие самих богов, — она отпустила одну из его нижних рук и накрыла ладонью его щель.

Жвалы Кетана широко раскрылись, и он крепко прижал защелки к своему тазу, отказываясь поддаваться соблазнительному давлению на свое нутро.

Зурваши только надавила сильнее, прежде чем провести подушечкой пальца вверх по его щели.

— Наше потомство стало бы вершиной нашего рода, величайшими вриксами, когда-либо жившим в этом мире. И мое имя станет первым в новой династии, насчитывающей тысячу поколений. Такари и ее никчемные потомки потеряются в моей тени.

Во имя Восьмерых, запах, который она испускала, был настолько близок к запаху спаривания, ближе, чем он когда-либо ощущал от нее, от любой женщины. Он не мог игнорировать это так же, как не мог игнорировать ее сильные прикосновения или сокрушительную хватку — или то, как нежеланное удовольствие, которое она ему