12 мая

Почти всю ночь стоим в Горовастице: впереди исправляют разрушения. До Бологого еще километров шестьдесят. Сплю скверно. Последнее время совсем не могу спать на жестком. Ломят бока, спина, поясница. Поднимаюсь с трудом, кряхтя, морщась от боли, совершенно разбитый. Я подвержен мышечному ревматизму. Меня беспокоит, как я буду в дальнейшем. О тюфяках на фронте говорить не приходится.

Кровавая бестолочь. Вспоминаю наше крикливое довоенное бахвальство (ворошиловское) – «война малой кровью», «война на чужой территории». Ах, как зло посмеялась над нами реальная действительность. Едва ли мы сможем своими силами нанести Германии решающий удар. Идет война на измор. Последнее слово, как в ту войну, скажет Америка.

13 мая

Последний этап пути Бологое – Валдай, который я считал самым легким, оказался наиболее тяжелым. Приходилось пересаживаться с машины на машину, брести пешком по два-три километра, изнемогая под своим грузом, наконец, часами бесплодно и унизительно ждать у дороги грузовика. Шоферы лихо проносились мимо, не обращая внимания на мои умоляющие знаки. Это было в Едрове, километров двадцать, двадцать пять от Валдая. Черно-белая кошка перешла шоссе. Нехорошая примета! Действительно, тщетно прождав часа два у дороги, я плюнул и поплелся со своим проклятым багажом на здешнюю станцию. К счастью, как раз отходил воинский эшелон. С ним я и доехал до Валдая быстро и хорошо.

Октябрь

4 октября

Наши бодрячки с многозначительным видом все еще говорят о каких-то решающих операциях в скором времени, о выходе в Прибалтику. Оптимизм до обалдения.

Предстоит война на измор – длинная, затяжная, тяжелая. Мы хорошо деремся, но воевать не умеем. 25 лет бряцанья оружием, бахвальство, самолюбование – и позволили немцу дойти до Волги и до Кавказа. «Выдюжим», – писал А. Толстой. Выдюжить-то выдюжим, Россия всегда была двужильной, но какой ценой?

Ноябрь

7 ноября

25 лет Октября. Четверть века. Как непохожа сегодня Москва на праздничную. Серо. Буднично. Речь Сталина: квинтэссенция ее – второй фронт. Подтекст: «Пора выручать». Речь предназначена для англичан.

Кто ответит за смерть, за глупое, тупое истребление работников литературы? Людей, совершенно необученных, не приспособленных к строю, погнали на заведомую гибель. На убой. Это было в порядке вещей. Они даже стрелять не умели. Помню нашего полковника – тупого бурбона и скотину.

История Краснопресненской ополченской дивизии, 8-й стрелковой, темным пятном лежит на ССП. И это пятно не смоют никакие «благовонья аравийские».

23 ноября

Негодующие статьи в нашей прессе о германской системе заложников. Мы возмущаемся. Насколько мне не изменяет память, мы еще в восемнадцатом году применяли точь-в-точь такую систему в отношении буржуазии.

Усиленные слухи о введении погон для комсостава. Для поднятия авторитета командиров. Двадцать пять лет назад революция срывала погоны с офицеров. Теперь она сама возлагает на плечи офицеров погоны. Круг завершен.

Плохо, если мы вынуждены поднимать авторитет командиров таким механическим путем. Да еще в самый разгар тяжелейшей войны. Авторитет командира создается десятилетиями, веками военной и общей культуры. А этого-то как раз у нас нет.

1943 год

Январь

6 января

Несколько дней провел в госпитале № 2202 у добряка Милославского. Госпиталь от нас в шести километрах. Я пришел 31-го, под Новый год, но скоро понял, что о новогоднем вечере здесь и не думают! Спешно заканчивались работы по оборудованию армейского Дома отдыха, завтра должна была прибыть первая партия отдыхающих.

Я вспомнил о приглашении друзей своих из 7-го отдела и пошел туда, километра за три. Было неплохо, как в приличных московских домах. Умеренное количество водки и вина, патефон, танцы, даже елка, увешанная самодельными украшениями. Александров развлекал публику юмористическими номерами. Ничто не напоминало фронт. Две девушки – Галя и обслуживающая отдел местная жительница. Танцевали. Галя настойчиво приглашала меня танцевать с ней, но я отказался. Вероятно, мы были бы карикатурной парой. Пришел Пантелеев, побыл немного и вернулся в редакцию принимать радио.

Утром на рассвете я вернулся в госпиталь.

Милославский, военврач 1-го ранга, орденоносец, старый харьковский хирург. Неугомонный, подвижный старик, вечно на бегу, вечно озабоченный. Прекрасный организатор, ловкий хозяйственник, добряк. Госпиталь его для тяжелораненых, которых нельзя транспортировать в тыл. И, несмотря на это, процент смертности здесь только 0,9. Милославский и его врачи делают чудеса, возвращают в строй умирающих. Основное – уход и питание.

В бревенчатых бараках, раскиданных по лесу, проведено электричество. Столбы обвиты гирляндами хвои, украшены цветами, сделанными из деревянных стружек. Делали сандружинницы. Мелочь, но очень характерная.

Эти дни я жил как бог. Поселился в маленькой уютной землянке Милославского. Электричество, отдельная койка с чистым бельем. Обедать нам приносили. Горячий завтрак и ужин с кофе, обед из трех блюд, хлеб не черный, а серый. Три раза в день, садясь за стол, пили то водку, настоянную на дубовом листе, то вино. Отказаться от приглашения радушного хозяина не было возможности. Милославский рассказывал много интересного из своей практики. То и дело срывался, летел куда-то по делам. Милейший старик.

Между прочим, предложил устроить у себя Берту, даже хотел послать ей официальный вызов на должность сестры-хозяйки. Это было бы замечательно, но, боюсь, Берта с ее неряшливостью, неумением создать уют и порядок вряд ли подойдет на такую работу. Вот мама – это другое дело. Если бы не то, что она должна будет бросить беспомощного отца, – непременно бы ее вызвал. Такая работа – мамина стихия.

В новогоднем номере напечатан мой «Осиновый кол». В номере от 3 января – рассказ «Знамя». Адульский сделал к нему клишированный заголовок на линолиуме. В следующем номере, от 4-го, – мой фельетон «Вековой враг». Меня вдруг начали густо печатать. Очевидно, высокое начальство похвалило.

На открытие Дома отдыха прискакал сам Горохов25, ныне генерал-майор. Старик Милославский сменил свою синюю ватную куртку на английскую шинель, затянулся с моей помощью в боевые доспехи и побежал дежурить к воротам в ожидании машины большого начальства. Сильно волновался, нервничал. Зато, проводив Горохова, вернулся сияющий, успокоенный: генерал остался доволен всем виденным. Между прочим, он рассказал мне, что сообщил Горохову о моем пребывании здесь. «А, это хорошо, – сказал генерал. – Что он сейчас делает?» – «Сидит, пишет. Прикажете позвать?» – «Нет, нет, пусть работает». Я до сих пор лично с Гороховым незнаком.

Госпиталь рассчитан на 500 коек. Дом отдыха – на 100. Соорудили Дом отдыха – шесть комнат – в течение всего-навсего двух недель. Строили главным образом сами работники госпиталя. Бревенчатые стены палат обиты чистыми простынями. Белоснежное белье, уют, порядок. Питание изумительное: творог, сливочное масло,